Заметив, что ей хочется побыть при этом в одиночестве, я приняла ее предложение заняться собственной художественной работой. Я подошла к столу с глиной, не имея никакого представления о том, что буду делать, взяла холодный кусок серой глины и с закрытыми глазами стала его осторожно разминать. Я осознавала, что пребываю одновременно в очень спокойном и определенном настроении, поскольку в течение прошедшего часа была очень центрирована и заземлена, хотя и предельно открыта происходящему. В отличие от Гейл у меня не было никакого конкретного образа. Некоторое время я просто играла с глиной, катая и катая ее. Сначала получился шарик, который потом стал больше похож на цилиндр. Затем мои пальцы начали открывать его. Он был гладкий снаружи. Я открыла глаза. Мое внимание привлекли несколько линий, сильными движениями пальцев я сделала их более рельефными. Когда я начала открывать цилиндр, мне стало интересно, во что он превратится. Одна часть стала углублением – дуплом, а потом начала напоминать толстое дуплистое бревно. Я все еще лишь следовала формам, которые взывали ко мне. Глина и я были задействованы в чем-то, что в данный момент происходило.

И вдруг я увидела очертания женской фигуры. Она была похожа на абстрактную Мадонну. Мои пальцы придали форму ее груди и коленям. Рука фигуры была вытянута вперед, словно обнимала кого-то. Она была накрыта большим платком. «Ну конечно, – сказала я себе, – называется это произведение “Мама”».

Я чувствовала себя очень открытой и всеобъемлющей тогда, когда Гейл погружалась в свое горе. Хотя у меня возникали образы смерти моей собственной матери, когда говорила Гейл, я оставалась сфокусированной непосредственно на ее опыте. Сейчас же мое художественное творчество обращалось ко мне. Тщательно и с любовью я создаю не свою мать и не мать Гейл, а просто Мать в наилучшем смысле этого слова. Этот кусок глины принес мне опыт осуществления.

Тем временем Гейл закончила свой рисунок и сказала мне, что теперь собирается заняться письмом. После того как мы обе закончили, мы посмотрели на ее рисунок. И вновь я была тронута. Образ очень сильный, он заполнил собой весь лист. Большая рыба с черной головой и черным хвостом висела головой вверх. Между головой и хвостом остов из выбеленных ребер, скрепленных тщательно выписанными черными кружочками позвонков. «Как так получилось? – озадаченно спросила Гейл. – Я не художник и рисовала левой рукой, а вышло именно так, как я хотела! Мне нравится!»

В тот момент не было смысла обсуждать рисунок в подробностях. Гейл «присвоила» каждый его аспект посредством словесного описания. Несмотря на то что картина производила мрачное впечатление, глубокая концентрация и тщательность, с которыми она вырисовывала каждую деталь, похоже, немного улучшили ее мрачное настроение. Я спросила, не хочет ли она теперь заняться свободным письмом. Ей эта идея понравилась.

По окончании работы мы пошли во внутренний дворик, чтобы выпить чая. Я показала ей свою скульптуру, а она прочитала свои записи:

Рыбий скелет Гейл: «Ни внутренностей, ни кишок, ни сердца… Я потеряла мое сердце»

К полудню, когда мы закончили, осталось обсудить одну тему – символическое значение рыбы. Хотя никто из нас не силен в трактовках символизма, мы обе знаем, что рыба – это глубокий религиозный символ; в христианской религии это символ Христа. Я посмотрела значение этого символа, чтобы поделиться с Гейл.

Эпизод с Гейл не нуждается в пояснении, он описывает самоисследование с помощью слов и образов, проходившее в поддерживающей обстановке. И все же этот пример содержит в себе некоторые нюансы целительного клиентоцентрированного художественного процесса.

Слушание и «музыки» человека, и его слов – это сердце и душа эмпатического слушания. Задача консультанта – слышать самые глубокие нюансы эмоциональных высказываний клиента. Обратная связь помогает клиенту посмотреть на свои чувства и увидеть перспективу, как будто он всматривается в зеркало.

Насколько более заманчиво было бы успокоить (и тем самым смягчить) горе Гейл или принять сторону ее матери, сказавшей: «Тебе нужно немедленно забрать свое сердце обратно!» Дать возможность клиенту быть своим собственным проводником («Это займет время, мама») – вот что на самом деле исцеляет и вселяет силы в клиента.

Важность этого момента состояла в том, чтобы принять и понять прочувствованный смысл[19] Гейл, который заключался в том, что она действительно потеряла свое сердце. Я чуть было не ушла от этого важного момента, попытавшись убедить ее в том, что она «очень сердечный человек». Я быстро поняла, что говорю это исходя из моих собственных потребностей, поэтому такое сообщение было бесполезным и, возможно, отвлекающим. Я вернулась к той мучительной точке, которую Гейл сама обозначила: «Ты чувствуешь, что потеряла свое сердце». Мое принятие позволило ей почувствовать себя глубоко понятой – редкое событие для тех, кто испытывает эмоциональную боль. Возможность быть понятой на таком уровне придает ей сил сделать еще один шаг, вспомнив мучительные детали смерти ее матери и похорон. Будучи принятой и услышанной на этом уровне, она продолжает погружаться в боль: «Мне не хватает тебя, мама. Мое сердце в твоем гробу».

Терапевт, который находит страдание, заключенное в истории клиента, большим по сравнению с тем, которое он способен выдержать, будет бессознательно уводить клиента от этой боли. Хотя мое сердце болело от скорби Гейл, а воспоминания о смерти моей матери время от времени проникали в мои мысли, я нашла внутренние силы, чтобы еще внимательнее сосредоточиться на глубине опыта самой Гейл. В критической точке, подобной этой, мой разум движется одновременно по нескольким дорожкам:

«Я хочу быть всецело присутствующей ради Гейл».

«Мне мешает то, что я чувствую ее боль, а вспоминаю смерть своей матери».

«Мне нужно переключить внимание с моей боли на ее боль и увидеть, что она чувствует себя полно и глубоко понятой».

«Ага, уже лучше, я вижу, что ей стало легче, когда она почувствовала себя принятой и понятой».