Лицо Поповича выразило полное недоумение:

— Шмолку? Нет, не помню.

— И в Германии с ним не встречались?

— Нет! Я был не один в Германии. Я выбрался туда из лагеря с целой группой югославов.

— Используя все средства…

— …с целой группой, в которой находились многие наши нынешние командиры, такие, как Розман Франц, Коста Наджь, Иван Гошняк, Петер Драпшин, Душан Кведер, Пеко Дапчевич, Данило Лекич.

— Так! Когорта героев! Наджь, Гошняк, Дапчевич, Лекич.

Маккарвер моментально записал эти имена в блокнот.

— Кто еще был с вами? Повторите.

Попович молчал с замкнутым видом. Он старался угадать ход мыслей проворного подполковника, чтобы в случае необходимости отпарировать удар. А что удар будет, в этом он уже не сомневался. Он вспомнил еще и совет Ницше: «Кто умеет во-время молчать, тот, вероятно, настоящий философ».

Маккарвер начал раздражаться, поглядывая на полог палатки: Пинч мог явиться каждую минуту.

— Короче говоря, — он подошел вплотную к комкору, — мне известно, кто у немцев значится под кличкой «Кобра»…

Командир склонился над картой и, водя карандашом, стал на ней что-то отыскивать.

— Не понимаю, к чему все это! Что вы имеете в виду? — все так же спокойно спросил он.

— Майданпек, — раздельно произнес Маккарвер. — Ну? Это вы предупредили Шмолку? А? По старой дружбе, конечно? Вы же отличный парень и деловой человек… — Он с беглой улыбкой хлопнул его ладонью по колену. — Ну? Не скрывайте же от меня. Какой смысл? Даже ваше искусство нам очень близко и понятно.

Попович удивленно приподнял брови.

— Какое искусство?

— Ну это самое… Я читал ваш роман, — соврал Маккарвер. — Изумительно!

— А! — отмахнулся Коча. Он не любил вспоминать свой единственный прозаический, весьма бредовый опус, написанный вместе с Александром Вучо, тоже миллионером, но промотавшимся, — плод их былого увлечения сюрреализмом.

— И знаю ваши стихи. О кошачьих зеленых глазах, которые смотрят на вас из всех углов, и хвостах. Темы потрясающие, прямо скажу. У нас в Америке вы получили бы за свои стихи все: и славу, и деньги. Это — образец высшего достижения в сфере поэзии. Шмолке, конечно, не оценить. Но то, что он может вам дать, — хватайте. Он обещал устроить через гестапо обмен вашей жены, находящейся в Белграде, на какого-нибудь пленного немца. Ну? Я же все знаю!

— Видимо, не все, — с усмешкой возразил Попович, отрывая взгляд от карты. — Моя жена отказалась ко мне приехать.

— Не решилась. И умно делает, отклоняя сервис гестапо. А быть может, уже кто-то другой целует ее пальцы? Но как бы там ни было, — быстро продолжал Маккарвер, — нам сейчас нужен сотрудник как раз такого масштаба, как вы. Любопытно будет из первоисточников узнавать кое о чем… В этом нет ничего предосудительного. Ведь мы союзники. Не так ли? А в доказательство своей искренности вы мне напишите к утру маленькое обязательство… Оно будет храниться мною в строгой тайне. Ну?

Командир корпуса молчал, еще ниже склонившись над картой.

«Чисто гангстерская хватка, — подумал он. — Sans prefaces inutiles».[14]

— Ваше упорство не приведет к добру, — уже с раздражением сказал Маккарвер. — Будьте же благоразумны.

Лицо Поповича не дрогнуло. Только набухшие от бессонной ночи веки слегка опустились на глаза.

— Вы думаете запугать меня? Дешевый прием. Шантаж в духе вашего низкопробного джи-мэна![15]

— Ого! Наконец-то вы заговорили на профессиональном жаргоне! — тихонько воскликнул Маккарвер, снова покосившись на полог палатки. — Теперь нам будет легче договориться. Я уверен, что вы — человек необычайной храбрости, Тито именно так отзывался мне о вас. Вы стойко перенесете и этот удар судьбы. Впрочем, я бы не назвал это ударом. Удар от союзника? Парадокс, не так ли? Я бы даже не хотел испортить ваших отношений со Шмолкой. Мне от вас пока ничего не нужно… кроме обещания, что в дальнейшем вы будете содействовать проведению здесь нашей программы… Не правда ли, ничтожная услуга для союзника! Потом вы поблагодарите меня за то, что я вас вовремя спас с тонущего корабля германской империи. Вы ведь предусмотрительный человек. И не беспокойтесь — эта маленькая перемена в вашей судьбе не отобьет у вас вкуса к жизни, к ее интеллектуальным и физическим прелестям. Не удивляйтесь, я все о вас знаю. Платить буду не какими-нибудь там марками или динарами, а долларами.

Появление Баджи Пинча прервало этот затянувшийся разговор. Остановившись при входе, англичанин тревожно огляделся. Но тут же спохватился и принял степенный вид, замкнулся в твердыню своей прирожденной благопристойности. Верный принципу — ни к чему не проявлять повышенного интереса, он лишь легким наклоном головы приветствовал возвращение Маккарвера. Отойдя в угол, к столику, он достал из чемодана несесер и принялся тщательно расчесывать перед зеркальцем на косой пробор свои длинные, уже редеющие волосы.

Внешне капитан Пинч был совершенно спокоен. Во взглядах, которые он искоса бросал на Маккарвера и Поповича, сквозила презрительная насмешка, как будто он решительно все понимал и утешался сознанием собственного превосходства над американским интриганом и его жертвой. Между тем Пинч был зол на себя до последней степени. Он прекрасно подметил, что в его отсутствие что-то произошло: у командира прескверное настроение. Эти багровые пятна на лице, эти поджатые губы — они красноречивее слов говорили о душевном состоянии Поповича.

«Что же случилось здесь? Разумеется, подполковник уже успел переменить тему разговора. О чем же все-таки у них шла речь минуту назад? По всему видно, что не о результатах разведки в Боре, — никакие результаты никакой разведки не могли бы привести комкора в такое угнетенно-мрачное состояние».

Мучительное раздумье одолевало Пинча, когда в палатку неожиданно вошел русский, бежавший из плена, с каким-то партизаном. Пинча не интересовало то, о чем они говорили, в чем убеждали Поповича. Его мысли были заняты совсем другим.

Маккарвер, запахнув полог за незваными посетителями, усмехнулся.

— Ох, уж эти русские! Нелегкие союзники!.. А что вы все ищете с таким усердием на этой карте?

Он снова подошел к Поповичу.

— Не местопребывание ли своего правительства? Кстати, кого это вы, строители новой, суверенной Югославии, избрали недавно в свой ППП — полевой походный парламент? Мы ведь с капитаном еще ничего не знаем, — слукавил Маккарвер. — Все в дороге!

Попович медленно поднял от карты голову и долгим ироническим взглядом посмотрел на американца.

— Если сейчас вы хотите узнать только это, я могу удовлетворить ваше любопытство. Председателем АВНОЮ — Антифашистского веча народного освобождения Югославии — избран Иван Рибар.

— Рибар? — Маккарвер украдкой заглянул в густо исписанный лист бумаги, полученный им от фон Гольца. — Доктор Рибар… Это не тот ли самый деятель, который председательствовал в королевской скупщине еще лег двадцать пять тому назад. А? Он в то время был связующим звеном между буржуазией и королем.

— Возможно. — Попович усмехнулся. — Нас не тревожит далекое прошлое человека. Мы умеем ценить настоящее.

— Вполне разумно. Старый государственный деятель, несомненно, вам пригодится. Вам как раз недостает таких, как он, связующих звеньев между прежним режимом и новым движением. Да и не всех же буржуазных политиков следует выбрасывать на помойку истории. Это не в принципах подлинной демократии… Не так ли?.. Дальше?

— Заместитель Рибара — Моша Пьяде, — глухо ответил Попович. Он вдруг понял, что теряет душевное равновесие и уверенность в себе.

— А! Тот карлик? Я с ним познакомился в Дрваре. Он произвел на меня фантастическое впечатление. Пьяде неотлучно при Тито. Говорят, он, еще сидя в тюрьме, перевел на сербский язык Карла Маркса?

Вопросы эти смущали Поповича и вместе с тем невольно успокаивали. Американец, значит, интересуется не только им, а еще и биографиями членов правительства. Из любопытства он это делает или тоже с какой-то особой целью? Поразмыслив и вспомнив французскую пословицу: «Le mellieur est l’ennemi du bien»,[16] Попович решил до конца сопротивляться всяческим уловкам янки, быть осторожным.