Путь этот уводил нас вглубь Боснии. Вот она, гордая, во всей своей дикой красе передо мною! Если в Сербии деревушки среди фруктовых садов напоминали мне украинские хутора; если Герцеговина с ее суровым пейзажем была похожа на Кавказ, то здесь остро пахнуло на меня старой Бухарой. Села — ряды серо-желтых глухих стен маленьких низких домов, стоящих плотно друг к другу, без единого окна на улицу. Ворота заперты; садов и деревьев мало. По всем правилам мусульманской строгости законопаченная жизнь. Но все же и тут к нам присоединялись новые бойцы в фесках, обмотанных сверху шалью, они собирались вокруг старика Али Фехти, который шел с нами от Трновой Поляны и храбро сражался в Сине.

Когда миновали одно такое село у начала Дуваньско Поле, Катнич со своим ординарцем поскакали вдруг вперед.

— На разведку! Политкомиссар сам хочет выяснить обстановку! — крикнул нам Пантера, обернувшись и лихо щелкнув плеткой.

Вот они уже обогнали головное охранение и скрылись из виду.

Протяжно сопя и отдуваясь, Бранко Кумануди говорил Филипповичу:

— Ты смотри, какой наш политкомиссар храбрый! Бога-му, до чего храбрый, да хранит его святая дева. А ты что молчишь? Тебе языком дернуть, наверное, так же тяжело, как повернуть камень, что ли? Эх, необразованность! Никакого чувства, никакого понятия нет!

Джуро понуро молчал. Знамя вяло болталось за его спиной. Он то и дело поднимал голову, тревожно посматривая на совершенно ясный небосвод.

Солнце заливало поле теплом. Слепящие блестки рассыпались в ложбинках, где лежал ноздреватый, размытый дождями снег. Погода была, точно по заказу летчиков.

Нами всеми овладевало смутное сознание опасности. Колонна шла медленно, растянувшись по дороге. Бойцы едва плелись.

Я подошёл к Вучетину. Он тоже был обеспокоен. На его лице лихорадочно блестели запавшие глаза. Болезнь давала себя знать. Он мог бы сесть на лошадь из обоза, но никогда не делал этого на марше.

Я осторожно высказал ему свои соображения.

— Зачем же ночью мы сломя голову мчались через лес и по ущельям, а сейчас ползем? — говорил я. — Не лучше ли было бы равномерно организовать марш и притом таким образом, чтобы днем идти лесом и по горам, а ночью по открытой долине? Раз существует опасность нападения с воздуха, то именно днем следует передвигаться скрытно и быстро, в расчлененных походных порядках, а ночью заботиться о сбережении сил бойцов, но не наоборот.

— Так вышло, — смущенно сказал Вучетин. — Говорил об этом, но… — и он оборвал себя на полуслове, с досадой махнув рукой.

Я понял, что к спешке его понуждал Катнич, и посоветовал Вучетину на всякий случай расчленить батальон повзводно и двигаться по обочинам дороги, оставляя середину свободной. Он поторопился сделать необходимые распоряжения.

Дорога все время шла плоской обнаженной долиной, заваленной камнями, местами заболоченной и пересеченной множеством ручьев. Скорей бы добраться до подножия лесистой горы Вран!

Но увы! Вран был еще далеко, когда на горизонте показались три самолета. Они прошли над горным отрогом к хребту, покружились там, очевидно, обследуя перевалы, затем повернули на Дуваньско Поле. Они летели вдоль дороги, прямо на нас.

— Воздух! Ложись! — закричали командиры.

Бойцы разбегались в стороны, втискивались в малейшие углубления почвы, в канавы, прикрывались шинелями. А самолеты уже разворачивались, заходя от солнца, снижались.

Я легко узнал «Хеншеля-126», маленькие самолеты-разведчики с тупыми носами, с длинными «ногами» на колесах и отогнутыми, как у стрижей, крыльями. Обычно немцы их применяют для наблюдения за дорогами.

В том, что летчики нас заметили, не было ничего удивительного.

Самолеты начали пикировать. От них отделились легкие бомбы, белые, сверкающие на солнце. Они неслись с нарастающим воем и шипением. Земля охнула, словно покачнулась, заволакиваясь клубами смрадного черно-рыжего дыма. Вокруг мягко пошлепывали земляные комья, камни взлетали ввысь, осколки с шуршанием и свистом разрезали воздух.

Послышался отчаянный визг. Я бросился сквозь густой дым в том направлении, думая, что кто-то ранен. За мной, волоча винтовку, бежал Васко. Он еще при появлении самолетов очутился возле меня. Он был испуган, смертельно бледен, но у него хватила храбрости встать и побежать за мной.

Я лег, когда при новом развороте «Хеншелей» опять взвыли бомбы. Васко упал тоже, прижимаясь ко мне всем телом. Кажется, только один Али Фехти не лег, он стоял на коленях с воздетыми руками, как будто молча молился или проклинал… Мы с Васко добрались, наконец, до кричавшего благим матом человека. Это был Кумануди. Распластавшись на самой дороге, он лежал, уткнувшись головой в локоть согнутой руки, и бормотал с воплями и стонами: «Спаси, матерь божия! Пронеси мимо. Нас тут горстка, а самолетов сотня». Плечи Бранко судорожно вздрагивали.

Я ощупал его рыхлое тело, раны нигде не было. Я закричал ему на ухо:

— Самолеты улетели!

Бранко поднял круглое лицо, вымазанное в мокрой глине, и вдруг глаза его забегали, он заметил ироническую улыбку Васко.

— Не бойся, — сказал тот. — Вставай. Авионов[42] всего три.

Он даже помог ему встать и отряхнуться.

Отстранив мальчика, Бранко пробурчал:

— Я не слепой, вижу чего сколько! — и вытер усы.

Командиры собирали подразделения в колонну.

— Отсюда нужно поскорее убираться, — говорил Вучетин.

— В этой проклятой долине мы, как на сцене в театре, — язвительно заметил Кича Янков.

По-сербски это звучало: «Као на позорнице».

Бомбежка нас подстегнула, и мы могли бы пойти быстрее, но теперь нас сковали раненые. Айша и Ружица с ног сбились, оказывая им первую помощь. Бойцы-мусульмане с воплями окружили Али Фехти, мудрого старика, за которым они шли, как за пророком. Он был пронзен осколками. Айша, убедившись, что он мертв, разрыдалась. Пересиливая себя, со слезами на глазах бинтовала она руку и плечо у тяжело раненого парня из новичков и, чтобы утешить его, шептала:

— Пусть твоя боль перейдет ко мне.

Парень стойко переносил страдание, даже силился улыбнуться. «Только не бросайте меня», — говорил его взгляд.

На взмыленных, храпящих лошадях подскакали Катнич с ординарцем. Я невольно подумал: «Вот кому действительно повезло: вовремя отправились в разведку». Привстав на стременах, политкомиссар огляделся, точно оценивая последствия бомбежки.

— Друже комиссар, — решительно обратилась к нему Айша, — дайте своих лошадей для раненых.

— Раненые? — рассеянно спросил Катнич. — Их как будто не так уж много, к счастью. А убитых?

— Убито шестеро бойцов. Лошадей скорее! — Айша нетерпеливо потянула за стремя.

Спешившись, Катнич грубовато взял ее за подбородок.

— Ну и девойко! Гайдук! Это мне нравится. Всегда так поступай. Спасение раненых — святое дело…

Затем он подошел ко мне.

— Вот какие у нас замечательные девушки, друже Загорянов. Настоящие патриотки!

Катнич улыбался, но глаза его оставались холодными.

— А я, признаюсь, беспокоился за тебя, — продолжал он ласковым голосом. — Этот неожиданный налет… Почему-то всегда вот так: стоит мне только отъехать, как с батальоном непременно что-нибудь случится. Но мы все же отлично умеем применяться к местности при бомбежке, ты заметил?

— А далеко ли нам еще до цели? — поинтересовался я.

— До цели? — глаза Катнича колюче блеснули. — Это военная тайна, и я не советую ее выпытывать… По секрету, как брату, скажу одному тебе, — он наклонился к самому моему уху: — Хорошего марша еще на сутки.

Я не успел ничего ответить, как он вдруг рассмеялся:

— Думаешь, не выдержим? Эво! Плохо ты знаешь наших бойцов, наших юнаков!»

«…На четвертый день быстрого марша мы с трудом перебрались еще через один обледенелый перевал в Радушских горах. Напрягая все силы, без мыслей, поглощенные одним лишь движением, дошли, наконец, до лесистых высот вблизи Горного Вакуфа.