— Ну бежал, так что ж из этого? Могу я пользоваться своими ногами, как захочу?

— А зачем кричал, что мы окружены и все пропало?

— Не кричал я. Бога-му, все бежали, не только я. Да пусти ты, дьявол!

— Врешь! Ты первый развел панику. Вот я тебя придушу сейчас, как поганую жабу.

Кича оторвал тяжелую руку Джуро от плеча Бранко, и тот приподнялся. Глаза Кичи остро сверкнули.

— Ты вот что, отвечай-ка по совести, куда ты бежал и кто тебе велел кричать об окружении? Ну!

Бранко осел перед направленным на него автоматом и вдруг повалился в ноги командиру.

— Пощадите! Я не хотел… Я все расскажу…

Его отчаянный вопль внезапно прервали два пистолетных выстрела, грянувших один за другим.

Джуро кинулся к упавшему Кумануди, словно хотел вырвать у него недосказанные слова.

От ближайшего дерева отделилась чья-то фигура. К нам не спеша подошел Катнич.

— Вот так-то! — произнес он хрипло. — Так, и только так надо расправляться с предателями. Как это делает ОЗНА! — добавил он, напирая на последнее слово. — А вы чего это пустились в объяснения с ним? В батальоне паника, а вы тут разводите разговоры, время теряете! Неужели нельзя покороче с этой мразью?

Катнич презрительно толкнул ногой тело Бранко. Все глаза были устремлены на комиссара.

— А куда делся его нож? — поднимаясь с колен, тихо спросил Филиппович, и таким тоном, как будто давно готовился задать этот вопрос. — Нож всегда был с ним в сапоге, — пояснил он. — Это я точно знаю.

— Какой там еще нож? А-а! — Катнич вдруг с яростью накинулся на Филипповича. — Балбес! Дубина! Что же ты раньше не заметил, что у него нет ножа? Ты знаешь, какой нож был у Бранко? Ты можешь его опознать? Искать, искать! И немедленно найти этот нож! Проклятие! Ну, ничего. Я разберусь. Джуро, ты мне поможешь.

— Нет! В этом деле мы разберемся сами, — властно вмешался Янков.

Катнич удивленно уставился на него. Подобным образом тот никогда еще с ним не разговаривал.

— Кто это мы? — высокомерно спросил он.

— Партбюро!

Кича повернулся к нам.

— По ротам, другови! Навести полный порядок. Загорянов, ты примешь от меня роту, а свой взвод передай Филипповичу, К утру отсюда уйдем.

— Друже… Позвольте мне остаться? — обратился к Янкову новичок. В его голосе уже была твердость.

— То-то, — коротко ответил Кича. — Оставайся, только не овцой, а орлом!

Толкуя о происшедшем, мы с Милетичем быстро возвращались в роту.

— Черт знает что! Если Бранко убил Вучетина, тут, наверное, личные счеты, — размышлял Иован. — Может быть, из-за тех трех суток ареста, помнишь?

— Не думаю. Тут не в Бранко дело, — сказал я.

Мы догнали Катнича. Пыхтя и отдуваясь, он пробирался сквозь цепкие заросли терна. Услышав наши шаги, он обернулся, стараясь нас разглядеть в темноте. Огонек сигареты, распалившись от затяжки, на мгновение чуть осветил его одутловатое лицо.

В мозгу моем вдруг мелькнула догадка: расправляясь с Бранко, не рассчитывал ли Катнич замести какие-то следы преступления — убийства Вучетина? Я немедленно высказал ее побратиму.

Иован с минуту молчал, пристально глядел на меня.

— Я тоже об этом подумал, брате, — наконец, еле слышно сказал он. — Но нет, нет. Ведь он политкомиссар! Он прибыл к нам из ЦК партии. Это много значит! — раздельно произнес Иован.

Но меня не успокоил такой ответ. Жгучая тревога за судьбу батальона, так трагически и необъяснимо потерявшего своего командира, громадное беспокойство за своих новых друзей, за их будущее охватили меня с новой силой.

С утра самолеты опять повисли над горой Плешковац и Иван-планиной. От термитных бомб загорелись деревья. Султаны огня качались над лесом, а по ущельям стлалась пелена дыма. Но немцы бомбили впустую.

Мы снялись еще затемно, унося с собой на плечах и увозя на лошадях лишь самое необходимое…»

«…Мы уходили на восток. Шли через грозные, угрюмые отроги Трескавицких гор. Отвесные скалы напоминали то полусогнутый палец, то пирамиду, то тупое раздвоенное копыто. Дважды пересекли мы «Великий маршрут», по которому прежде отступали партизаны. С трудом одолели крутые Ягорины горы. У Гаражде по грудь в темно-зеленой воде перешли Дрину. Минули горы Орловские, узкую долину голубого Лима и поднялись на величественный Старый Влах, с его густым, мрачным бором. Здесь кончалась Босния и начиналась Сербия, район Санджака. По пути мы уничтожили и разогнали несколько банд четников. Народная власть возвращалась в горные села. Отдельные наши бойцы оставались в них строить новую жизнь, а кто подлечить свои раны. Другие, наоборот, вылечившись, возвращались в строй, целыми взводами заполняя бреши в рядах. Терялось представление, где армия, а где народ. Все воевали. И в борьбе создавали свое, народное государство.

Был уже седьмой день июня, когда мы расположились лагерем на лесистом плоскогорье Златара.

Красивы, ласковы эти места!

— Златар-планина! Уж очень ты, Златар, хорош! — Иован широким жестом повел рукой вокруг. — Смотри, друже, как далеко видно!

Мы стояли на самом высоком утесе.

Горные кряжи с овальными вершинами текут отсюда, как застывшие зеленые волны. Их склоны переходят в обширное плато, обрываются кривыми ущельями, долинами, по которым стремительно бегут речки Ибар, Увац, Лим, Моравица. На север посмотришь — виден голый хребет Златиборских гор. На западе синей змеей извивается узкое ущелье реки Лим, а дальше горы беспорядочно нагромождаются друг на друга, вздымаются гигантскими контрфорсами вершины Черногории, перевитые гирляндами облаков, их увенчивает горный главарь — Дурмитор. Он сверкает вечными снегами. Чуть левее возносится гребень с тремя острыми зубцами, откуда, по словам Иована, текут Лим и Тара. На юг посмотришь — там виднеются пустынные, облизанные ветром и вымытые дождями горы Озрен-планины. А если взглянешь на восток, глаза разбегутся по открытому горному рельефу. Там, за лесистыми высотами Голия, на нашем пути в Сербию, лежит знаменитое Ибарское ущелье длиной в несколько десятков километров. По ущелью проходят шоссейная и железная дороги, ведущие с юга через Кральево на север и северо-запад. Важнейшая коммуникация немцев!

— Вот бы перекрыть это ущелье! — сказал я Иовану.

— Хорошо было бы… Но кто знает, куда мы отсюда отправимся? В какую сторону и скоро ли? На все есть «высшие соображения», братко… Ты слышишь? Нас, кажется, зовут.

Мы стали спускаться с горы.

В небольшой пещере, где поместился штаб, Кича Янков собрал командиров и комиссаров рот. Ясно было, что он принял какое-то решение.

— Друзья, — заговорил он твердо. — Я не знаю военной тактики и прочей стратегии так хорошо, как знал ее Томаш Вучетин. Мое дело слесарное. Но теперь и я кое-чему научился. Мне кажется, что в дальнейшем нам придется рассчитывать только на себя.

— Почему? — спросил Милетич. — Вот наладится связь с верховным штабом и придет приказ.

— Это было бы самое лучшее, — сказал с улыбкой Кича. — Но… — он замолчал.

В пещеру, оттолкнув часового, ворвался Катнич. Красный, возбужденный, он не мог сразу отдышаться.

— Другови! — радостно закричал политкомиссар. — Долгожданная новость! Англичане и американцы высадились во Франции между Гавром и Шербуром. Второй фронт теперь существует!

— Что?!

— Неужели?

— Наконец-то! Давно собирались!

Командиры обрадованно переглядывались. Такая в самом деле счастливая и долгожданная новость.

— Потрясающе! — Катнич присел на камень. — Сейчас только поймал… Долго возился с радиоприемником, дьявол его возьми! И вдруг настроил. Слышу, все станции трубят: четвертого июня союзники взяли Рим, перешли Тибр, и вот уже вторжение на французское побережье. Эйзенхауэр посетил район высадки. Рузвельт молится по радио, чтобы бог дал нам веру друг в друга, веру в наш единый крестовый поход и помог нам одолеть апостолов алчности и расового высокомерия! Поздравляю вас, другови. Ура союзникам! Заочный привет мистеру Маккарверу! А что у вас тут? Совещание? Какие стоят вопросы?