Я смотрел в открытое, смуглое лицо Арсо, в его умные, глубокие глаза и с нетерпением ждал, что он мне еще скажет.

— Вы, я слышал, из Москвы, друже?

— Да, я там учился.

Лицо Иовановича посветлело.

— Моя мечта — побывать в Москве. Поступить в военную академию, хотя бы даже в простое военное училище. Пройти в колонне счастливых людей по Красной площади, увидеть товарища Сталина…

— Да, — кивнул Ранкович. — У себя в Белграде мы тоже заведем такой обычай: и салюты, и фейерверки, и трибуну устроим на Теразии.[59]

Арсо чуть заметно усмехнулся.

— Главное — учиться, — задумчиво сказал он. — Бойцам нравятся ваши уроки, — обратился он снова ко мне. — Я благодарю вас за них. Мы с радостью учимся у советских людей сталинской науке побеждать. Россия — искони могучая военная держава, давшая миру непревзойденных полководцев. А нам, нашей народной армии, учиться тем более необходимо, что солдатами и командирами у нас стали недавние лесорубы, горняки, крестьяне, студенты. Они проходят суровую школу борьбы, мужеством достигают побед, а из-за неумения воевать часто несут большие жертвы. — Иованович углубился в себя, даже как-то сгорбился, сидя на стуле. — За это неумение мы жестоко платимся!.. А многое в практике нашей борьбы, особенно бой у Сутески, ничем нельзя оправдать, нельзя забыть…

— Сутеска? Я слышал об этом сражении.

— От кого? — быстро спросил Ранкович, мягким движением спрыгнув с подоконника.

— Сегодня на собрании, — нашелся я, скорее инстинктивно, чем сознательно умалчивая о Милетиче. — Вы сказали, друже Иованович, что у Сутески храбрость партизан была принесена в жертву неумению воевать. Вот и сейчас повторили это.

— Неумению, да! Может быть, и так…

Скорбная морщинка на переносице у Арсо стала еще глубже.

Ранкович постучал ладонью по подоконнику.

— Пора, надо спешить.

Иованович, покосившись на него, встал:

— Ну вот, мы и поговорили, — сказал он с грустной улыбкой. — Напишите мне, если в чем-либо будет нужда. А в Москве встретимся, уж побеседуем на досуге, как следует. Хорошо?

Крепко пожав мне руку, Иованович вышел, а за ним медленно последовал Ранкович…»

«…Мы с Милетичем стояли на колокольне церкви и в пролет арки смотрели, как исчезала в береговых зарослях цепочка конных, направляясь к югу по дороге вдоль реки Врбас. Прощай, Арсо!

— Завтра и мы уходим, — сказал Иован. — А Вакуф — хороший город. Здорово мы здесь окрепли! Теперь нам по плечу любая задача. Смотри, уже и смена нам идет. Из третьего корпуса, наверное.

На площадь втягивалась длинная колонна пеших.

— Да, прощай Горный Вакуф, прощай, Коце… — задумчиво проговорил я и обернулся к Иовану. — Слушай, брат. Расскажи мне сейчас о Сутеске.

— О чем?

— О Сутеске. Ты обещал.

— А-а, — он оглянулся.

Нас никто не мог подслушать. Одни лоснящиеся грачи с гортанными криками носились вокруг.

И все же Милетич начал свой рассказ почти шепотом.

…Это случилось летом 1943 года, после того, как части Народно-освободительной армии, переправившись через Неретву и Дрину, прорвались из Боснии на север Черногории. Стояли чудесные тихие дни. Травы на горных пастбищах поднялись в полный рост, нетронутые, густые, как войлок; поспевали дикорастущие смоквы и гранаты; в изобилии было малины, ежевики, черники. Подстреленная дичь сразу же попадала на вертел или в котел. В непроглядных лесистых горах Пивской планины враг не смог бы заметить партизанского лагеря даже с самолета.

Бойцы радовались: вот где можно, наконец, передохнуть, подкрепиться, собраться с силами! Много было раненых, больных, да и здоровые едва держались на ногах от истощения и переутомления. Люди мечтали хотя бы о кратковременной передышке. Но не тут-то было!

Команда «вперед» снова подняла измученных «Великим маршрутом» партизан. Они форсировали Сутеску В ее устье, затем по висячему на канатах мосту преодолели бурную Пиву. Мост этот, как огромные узкие и длинные качели, висящие высоко над рекой, сильно качался из стороны в сторону, когда по нему шли. Легко ли было перебираться таким путем многотысячной армии с обозами и лазаретами? Немало усталых бойцов сорвалось с этого чертова моста в клокочущую пропасть. Однако армия перебралась. И тут оказалось, что противник обманул верховное командование НОВЮ и подстроил смертельную западню. Так облавщики гонят зверя на притаившихся в засаде стрелков-охотников…

Основные силы партизан оказались окруженными в треугольнике, замкнутом с двух сторон крутыми ущельями рек Пивы и Тары, а с третьей стороны трудно проходимым горным массивом с высочайшей вершиной Черногории Дурмитором. Ушли из одной ловушки и попали в другую. Было над чем призадуматься… Оккупанты будто заранее знали, что Тито именно сюда приведет партизанские части, и успели укрепиться в важнейших пунктах северной Черногории и сосредоточить там несколько дивизий. Итальянцы занимали высоты на противоположном, восточном берегу Тары. Немцы и четники смыкали кольцо окружения за Пивой.

Вся партизанская армия в тридцать тысяч человек сгрудилась на открытом, почти безлесном, каменистом плато Рудине. Здесь даже в середине лета прохладно и ветрено; растут только «каменные» деревья — косцелы, приспособившиеся оплетать и разламывать своими крепкими корнями скалы; колючая крушина, зверобой да синеголовник, а у подножия гор хмуро шумят ели и сосны. Тут мало селений, встречаются лишь избушки из камня сухой кладки, в которых крестьяне поселяются на лето, пригоняя сюда на пастьбу коз и овец.

В этом треугольнике — на пространстве двадцать на десять километров — началось массовое избиение почти беззащитных людей. Их бомбили с воздуха и обстреливали из артиллерии с приречных высот. Укрыться было негде. Партизаны гибли сотнями. Одних раненых скопилось свыше пяти тысяч человек.

Верховный штаб тогда располагался у подошвы Дурмитора в старом хвойном лесу на берегу Черного озера. Там не падали бомбы, и туда не залетали снаряды. Оттуда в бригады приходили обнадеживающие вести: скоро союзники пришлют помощь, прилетят транспортные самолеты и отвезут тяжело раненых в английский госпиталь в Бари, на юг Италии.

Самолет, наконец, прилетел… Он высадил на поле Езеро двух британских офицеров и одного югославского лейтенанта из свиты короля Петра. Гостей сопровождал Велебит, который наставлял партизан, как нужно энергичнее и веселее приветствовать англичан — лучших своих друзей. Гости выспрашивали бойцов об их нуждах и, сочувственно улыбаясь, обещали скорую перемену к лучшему. Проведя некоторое время с Тито, посланцы премьер-министра Черчилля улетели, оставив у бойцов чувство уверенности, что Тито договорился о помощи. Все с нетерпением ожидали обещанной перемены к лучшему.

В те дни Милетичу довелось побывать в верховном штабе. Он должен был передать письмо комбрига Арсо Иовановичу. Перучица сообщал о высоком моральном духе бойцов и об их готовности немедленно действовать — прорывать окружение, не дожидаясь помощи: на чужое мол плохой расчет, только время уходит, «и так висим, как капля на листу».

Штабной офицер Нико Илич, участник конгресса молодежи в Бихаче, давний знакомый Милетича, с искренним сожалением сказал ему, что Иованович все еще находится в Словении, где руководит боевыми операциями партизан. Его будто нарочно держат подальше от верховного штаба, так как он не ладит с Тито. Нико рассказал об оперативном плане, разработанном Тито совместно с Джиласом и Ранковичем. Об этом плане только и говорили в штабе, и он уже не представлял собой секрета. Ему придавали большое значение. Говорили, что принято единственно правильное стратегическое и тактическое решение, основанное на наполеоновском принципе: «Возможно больше сил на решающем направлении». Но разве этот принцип всегда можно применить в условиях гор, где даже цепочка бойцов порой едва пройдет? Тем не менее ожидалось, что задуманная операция повторит славу «блестящих» весенних битв на Неретве и Дрине. План операции был согласован с англичанами и одобрен ими… Заключался же он, коротко говоря, в следующем: главной ударной группе напасть на противника в секторе реки Сутески, прорвать фронт, а затем продолжать энергичное наступление в направлении Калиновик, фоча и далее на север с целью выхода в западную Боснию.