— А где в это время находился Тито? — спросил я.

Иован с удивлением взглянул на меня.

— Тито? О нем тогда еще мало что было слышно. Народ сам поднялся, понимаешь, сам!..

…Были вызваны войска, чтобы подавить движение масс, но солдаты стали переходить на сторону народа. Это уже походило на всеобщее восстание. Тогда правители Югославии, боясь быть свергнутыми, устроили двадцать седьмого марта дворцовой переворот, прогнали регента принца Павла, сторонника стран оси, и возвели на престол восемнадцатилетнего Петра II, который «поручил» формирование правительства генералу Симовичу, деятелю английской ориентации. Новый кабинет министров, уступая требованию югославских народов — укрепить дружбу с Советским Союзом, — направил в Москву делегацию для подписания договора о дружбе и ненападении. В ночь на шестое апреля по радио передали сообщение о том, что в Москве подписан договор, в котором обе стороны взаимно обязались уважать независимость, суверенитет и территориальную целостность СССР и Югославии.

В эту ночь Иован долго не спал в своей каморке. Ему казалось, что надежды деда на прочную и неизменную дружбу с советскими людьми начали осуществляться.

А на рассвете белградцы были разбужены необычайным грохотом и взрывами. В небе кружились сотни самолетов. Иован выскочил на улицу и услышал страшную весть: на Югославию предательски, без объявления войны, внезапно напали германские фашисты».

«Гудят, гудят, гудят. Всю ночь куда-то мчатся машины. Не заснуть. Страшно. Немцы! Жужжат, как шмели, ходят, гордо подняв свой арийский нос. А в общем, такие же обреченные, как и многие из нас, только еще с запятнанной совестью. На душе ощущение гадливости и страха. Кого-то они еще пристрелят или раздавят своими «крафтваген», своими мотоциклами?..»

Милетич записал это в своем дневнике в июне 1941 года. Он был подавлен всем происходившим. По природе наблюдательный и впечатлительный, Иован многое видел и примечал. Что-то очень странное творилось, например, и с дядей Вуком.

Как заправский лакей, он очень дорожил своим постом в вестибюле, между входной дверью и лестницей, так же как и ливреей, расшитой золотыми галунами. Старался всегда быть на виду, восторженно отзывался о своем хозяине — «великосербе» Владо Дедиере, себя тоже величал «великосербом», а к разным «мелким племенам», вроде хорватов, македонцев, албанцев и болгар, относился весьма пренебрежительно. Иована часто потешали его глупое шовинистическое чванство и спесь, его мания величия, явно перенятая им у своих хозяев. И вдруг старый Вук серьезно обиделся, зашикал и отмахнулся обеими руками, когда Иовпн в каком-то разговоре шутливо упомянул о его принадлежности к «избранному народу».

Это означало лишь то, что Вук опять обезьянничал — подражал Владо Дедиеру. «Великосербство» вышло из моды после того, как гитлеровцы объявили сербов «нацией заговорщиков», «низшей нацией». И «высшие круги» Белграда, вчерашние ярые националисты, с готовностью согласились признать, что сербская нация отнюдь не ведущая нация Югославии, что разговоры о великом Душановом[27] сербском царстве на Балканах — это трепатня лавочников, утопия. Со страниц газет «Политика» и «Ново време» они призвали народ «забыть свое национальное прошлое». Они же создали и угодное немцам правительство во главе с генералом Недичем, а вернее, полицейский аппарат, с помощью которого гаулейтер Сербии Нейхгаузен превращал страну в базу снабжения рейха.

В Хорватии власть получили террористы-усташи. Их лидер Анте Павелич с благословения Муссолини и Гитлера провозгласил «независимое» хорватское государство, присоединив к нему Боснию, Герцеговину и половину Далмации. Копируя «идеи» своих шефов, Павелич установил в подвластных ему областях «расовые различия». В городах появились надписи на трамваях и автобусах: «Сербам, евреям и цыганам вход воспрещен». Сербы в Хорватии оказались вне закона. Поощряемые Ватиканом, усташи и их попы с остервенением резали, расстреливали, сжигали живьем простых людей, крестьян и ремесленников, которых перед тем перекрещивали, исповедывали и причащали. Они уничтожили более полумиллиона сербов, обильно снабдив чистилище покаявшимися схизматиками, жестоко мучили православных священников, разоряли церкви! Им казалось, что таким образом они мстят сербам за их прежнюю гегемонию, централизм и высокомерие. И в свою очередь мечтали о великой «Альпийской Хорватии», какой еще не видел свет, включающей в себя Сербию, Боснию, Далмацию и Герцеговину, все равно под чьей высшей властью — немецкой или итальянской.

Черногория стала частью итальянской империи. На том «законном» основании, что в 1896 году дочь черногорского князя Николая Елена перешла в католичество и вышла замуж за принца Неаполитанского. Но черногорцы упорно не признавали фашистской власти, и тогда муссолиниевский наместник, чернорубашечник Пирцио Бироли, подверг свободолюбивое население такому террору, перед которым померкли ужасы былых турецких зверств.

Воеводину и Бачку Гитлер пожаловал венгерским фашистам Хорта — плата за их участие в войне против Югославии и СССР, и они по старой своей привычке принялись усердно искоренять там «сербский элемент».

Оккупация Македонии также была провозглашена, как «освобождение от сербского рабства». Гитлер поручил «навести порядок» в Македонии болгарским шовинистам. Он не прочь был поиграть на извечных спорах болгар и македонцев.

Поделена была и «трудно покоряемая» Словения. Южную часть ее Муссолини присоединил к североитальянской провинции Венеция-Джулия и приказал срочно «латинизировать», а северная вошла в состав Германии, и фашисты начали в ней «восстанавливать немецкий характер края».

С поразительной быстротой рушилось, расползалось по швам, уничтожалось прежнее государство — королевская Югославия. Гитлеровцы, натравливая народы друг на друга, порабощали каждый в отдельности, «разделяли и властвовали». Осуществлялся давнишний план Гитлера и Муссолини в отношении Балканских стран — собрать их в качестве группы колониальных владений и превратить в огромный военный плацдарм агрессии, в житницу, в источник пополнения своих войск пушечным мясом. Балканские славяне, а также греки, румыны и венгры сделались батраками «высшей германской расы». Все они попали под сапог фашизма, но именно в условиях этого взаимного натравливания и этой приниженности, как никогда прежде, махровым цветом распустился повсюду в Югославии местный, чуть ли не племенной шовинизм.

В доме Дедиера опять начали вспоминать о «душановом царстве». Генерал Недич с разрешения немцев уже проповедывал великосербскую идеологию. Когда Иован шутливо заводил речь об этих метаморфозах с дядей Вуколом, тот угрюмо отмалчивался или переводил разговор на тему о трудностях жизни, наугад щеголяя случайно запомнившимися французскими словами. Но однажды он без всяких околичностей крепко ругнул и бошей с их Гитлером, и Недича. Это означало, что ветер у него в передней подул в иную сторону. Гости Дедиера все чаще заговаривали по-сербски. И на забытые темы: об особых добродетелях сербской нации; о том, что Сербия — это балканский Пьемонт, ей суждено собрать в единое — интегральное целое все балканские государства подобно тому, как Савойская династия объединила Италию; о традиционной дружбе югославов с англо-саксами…

Дедиер теперь дружил с англичанами, которые не успели удрать из Белграда и притаились под видом местных жителей. Как-то, засидевшись у Вука до вечера, Иован увидел в саду одного переодетого английского джентльмена, он не раз заходил прежде в магазин Фишера, интересуясь главным образом справочниками и путеводителями по Югославии. Дедиер гулял с ним по дорожке, разговаривая то по-английски, то по-сербоки. До слуха Иована долетело несколько фраз. Дедиер жаловался на тяжелые времена. Англичанин, старательно выговаривая сербские слова, выражал сочувствие угнетенному народу и предлагал свою помощь «преследуемому антифашисту» Дедиеру и его друзьям. Кажется, даже обещал деньги и оружие, впрочем, за какие-то услуги…