Часть бойцов разбрелась. Айша отважно встала у дверей хижины с автоматом.

К счастью, немцы прошли мимо, ничего не заметив в плотном тумане. Вскоре их голоса затихли вдали, Айша созвала раненых. Она нашла всех, кроме Васко.

Айша до сумерек бродила вдоль ущелья, коварно прикрытого зарослями дикого гранатника, и потихоньку звала:

— Васко, где ты? Откликнись, Васко!

В ответ лишь ухала сова, да на дне ущелья ворчал поток…

Вдруг словно отсвет заката упал на землю. Айша подняла голову. Вершины сосен рдели тревожным багрянцем. Это не было похоже на закат. Охваченная безотчетным ужасом, девушка вбежала в хижину. Внутри было холодно и темно. Костер потух. Раненые лежали молча.

Присев на корточки у кучки остывшего пепла, Айша тщетно старалась выдуть хотя бы искру. Пепел разлетался, запорошил ей все лицо, а искр не было, не было тепла. У нее мелькнула догадка: не отсвет ли пожара она видела на соснах? Не зажгли ли немцы деревушку в долине перед тем, как уйти из нее? Ей представились жаркие головни, яркое пламя. Решение пришло мгновенно. Схватив манерку, она бегом кинулась по тропе вниз, прибежала в Брдани.

Угасавшие языки пламени кое-где еще лизали почерневшие стены глинобитных домиков. Ветер выдувал из дерева красно-синие искры, разносил смрад. Айша кралась по затененным местам. Наткнувшись на что-то мягкое, наклонилась. У ее ног лежал труп женщины в низкой шапочке, повязанной белым платком. Она узнала ту, которая так преданно помогала ей. У Айши помутилось в глазах; земля качнулась, начала уходить из-под ног. Собрав все силы, стараясь не смотреть на мертвых, она проворно набрала в манерку раскаленных углей и, прижимая ее к груди, обжигаясь о медь, побежала назад.

В хижине снова затеплился очаг. Но Айша возвращалась к нему только для того, чтобы подбросить дров. Она всю ночь бродила по темному жуткому лесу, все звала и искала Васко.

«…На рассвете седьмого дня мы вернулись к своему медпункту, оставленному в лесу возле горы Плешевац. Попович и Маккарвер, выразив удовлетворение результатами нашей работы по выполнению операции «Ратвик» и побеседовав о чем-то с глазу на глаз с Катничем, улетели на связном самолете в район Врбово, где теперь стоял штаб корпуса. Туда, в Санджак, по приказу Арсо Иовановича, должна была постепенно подтянуться и вся наша бригада.

Переходя через ущелье, бойцы неожиданно наткнулись на Васко Христича. Он лежал без сознания на берегу потока. Мы перенесли мальчика в лесную хижину. Айша со слезами на глазах встретила нас. Она бросилась к Васко, прислушалась к его чуть уловимому дыханию, не зная, чем ему помочь, как удержать в нем жизнь.

— Васко, Васко, — плакала она. — Пусть лучше ко мне перейдет твоя боль, пусть лучше я умру, а не ты, мой милый… Скажите, — вдруг кинулась она к Вучетину, — неужели в верховном штабе ничего не знают о том, что делается в наших больницах? Почему не пришлют лекарств, марли, бинтов, йода? Почему союзники не сбросят нам всего этого хотя бы из простого милосердия?

— Успокойся, Айша, — сказал Вучетин. — Все у нас теперь есть. Вот смотри.

Подошла Ружица и показала туго набитый рюкзак.

— Даже пенициллин здесь есть. Это очень редкий, дорогой препарат, очень сильный. У русских, говорят, благодаря пенициллину, даже тяжело раненые быстро выздоравливают.

— Медикаментами мы обеспечены, — добавил Вучетин. — Советская военная миссия успела организовать помощь нашей санитарной службе. Не только медикаментами, но и медицинским персоналом. А помощь вооружением и боеприпасами! Теперь у нас есть крупнокалиберные зенитные пулеметы и противотанковые ружья, нам не страшны больше авионы и танки немцев.

— Если б ты видела, Айша, — воскликнула Ружица, — что было, когда самолеты сбрасывали нам с парашютами тюки. Все бойцы выбежали на улицы, несмотря на ночь, кидали в воздух пилотки и кричали: «Ура!», «Живео Сталин!», «Живео Советский Союз!». Все обнимались друг с другом и целовались.

— Давай же скорей лекарства, — обрадованно заторопила Айша. — Посмотри, что с Васко?

Обе девушки склонились над мальчиком.

Вучетин поблагодарил Айшу за спасение бойцов И самоотверженное их обслуживание и сказал, что обязательно представит ее к ордену, который уже вводится в армии.

— Спасибо, спасибо, — взволнованно говорила Айша. — Я готова отдать жизнь за нашу народную Югославию. — Глаза ее наполнились слезами. Она сняла с Васко старые бинты.

Когда Васко пришел в себя, лицо его порозовело. Он узнал Вучетина и меня.

— Ну как, партизан? — спросил командир. — Думаешь поправляться?

Васко приподнял голову:

— А как же? Я бы уже давно к вам убежал, если б не Айша. Я не хотел ее огорчать. А тут немцы… Я от них ушел на речку.

— И что же ты там делал?

Васко лукаво улыбнулся:

— Слушал, как шумела вода. Вода бежала и пела песни.

— О чем же?

— О Москве!.. — мечтательно произнес мальчик. — А как у вас дела? Какие новости?

— Много хороших. Одна новость живая, на четырех ногах.

— Ой ли? Что же это такое?

— Трофейная лошадь. Замечательная, скажу тебе: гнедая, смирная. Будешь на ней ездить.

— Я сегодня встану, обязательно, — решил Васко и даже попытался сделать это сразу.

Ружица мягко удержала его:

— Нельзя.

Через день Васко все же выбрался из сырой хижины и уселся на солнечной лужайке. Он чувствовал себя лучше.

— Я уже совсем здоров! — закричал он, издали увидев нас с Иованом.

Поговорив с мальчиком, мы отправились к себе в роту.

Навстречу нам Вучетин вел в поводу гнедую лошадь. Отдав нам несколько распоряжений о подготовке к походу, он направился дальше.

В лесу было тепло. От земли поднимались влажные испарения. Неощутимый внизу ветер сдержанно шумел в вершинах могучих елей и сосен. Казалось, будто текли и текли воды могучей и спокойной реки. А в просветах между деревьями голубело небо, глубокое, как океан, и чистое, как капля в источнике.

Я все думал о своих, о советских людях, находящихся при верховном штабе. Катнич заявил, что комкор не дает мне разрешения на свидание с ними. Не понимая причин этого странного запрета, я решил написать письмо в нашу миссию с просьбой вызвать меня и выслушать. Обеспокоенный еще и некоторыми другими обстоятельствами, я рассказал Иовану о том, что произошло со мной на днях.

Возле Иван-седла есть большой железнодорожный тоннель. Мы взорвали выход из него, но Маккарверу этого показалось мало. Он посоветовал Катничу заложить еще заряд. Вучетин запротестовал и послал меня с Лаушеком потушить бикфордов шнур. В самом деле, разрушать весь тоннель не было никакого расчета, тем более, что следующий, меньший, был уже взорван. И вот когда, выполнив задание Вучетина, я и Лаушек выходили из тоннеля, вдруг у самого моего уха просвистела пуля, за ней чуть в стороне жикнула другая. Немцев поблизости не было. Ясно, что стрелял кто-то из своих.

Милетич слушал меня с тревогой.

— Вот, брате, как у нас, — проговорил он глухим голосом. — Жутко! Будь осторожен. У нас возможны всякие странные вещи… Я не боюсь смерти в бою — от пули или штыка. Но погибнуть так, как погиб наш первый политкомиссар Слободан Милоевич, как те два черногорца, как Лола Рибар или как мог погибнуть ты возле тоннеля — это страшно, это бессмысленно. Я против таких смертей. Конечно, война… Нельзя без жертв. Но почему-то гибнут большей частью самые честные наши люди. И почти всегда нелепо. То по ошибке, то сорвался с обрыва, то еще какая-нибудь случайность. Как будто какой-то рок тяготеет над самыми лучшими.

Неожиданно Иован остановился у холмика-могилы с двумя пилотками:

— Взять хотя бы этих двух погибших. Они жили, боролись, мечтали о будущем. И вот их теперь нет. Скоро от могилы не останется и следа. А, наверное, это были старые бойцы, честные, храбрые, может быть, даже коммунисты. Знаешь что, побратиме мой милый? Как хочешь, а трудно будет нам без Савы Ковачевича, без Лолы Рибара. Эти герои ушли от нас, и мне кажется, что после них осталась пустота, которую некем заполнить. Я, если останусь жив, вернусь в свой Сплит, увижу опять теплое синее море, кипарисы, а на кручах гор — черные сосны; поеду в лодке с фонарем на ночную рыбалку, затяну песенку, как бывало… Да. Все будет, вроде по-старому, но уже без них, без тех, кто тысячами лежит сейчас под такими холмиками или просто сгнил в лесу; без их души, без их ума, без их смеха и без их веры… Нам будет трудно…