— Тише, тише, — твердил он, вставая перед радиоприемником на цыпочки. — Не шумите! Внимание!

Нетерпение собравшихся росло.

И вот наконец-то: «Говорит Москва…»

Воцарилась необычайная тишина. Трудно было поверить, что класс до отказа наполнен людьми.

Четкий, знакомый всем голос московского диктора зазвучал в классе по-праздничному взволнованно.

Каждое слово приказа Советского Верховного Главнокомандующего рождало счастливое предчувствие скорой конечной победы.

«Советские воины завершают очищение от фашистских извергов Ленинградской и Калининской областей и вступили на землю Советской Эстонии.

Развернулось массовое изгнание оккупантов из Советской Белоруссии… гитлеровская Германия неудержимо движется к катастрофе…»

А когда прозвучало сильное: «приказываю», бойцы и командиры, затаив дыхание, еще плотнее столпились у радиоприемника.

«…Партизанам и партизанкам…»

— Это к нам! О нас! — вырвалось дружным вздохом.

«…нападать на штабы и гарнизоны противника, громить его тылы, разрушать его коммуникации и связь, лишать его возможности подтягивать резервы».

Последние слова приказа «Смерть немецким захватчикам!» слились с торжественно-клятвенным возгласом всего зала: «Смерть фашизму, свобода народу!»

А двадцать артиллерийских залпов в Москве отозвались в наших сердцах победоносными громами советских батарей на фронтах и выстрелами партизанских винтовок в горах и лесах Югославии. Неожиданно кто-то обнял меня за плечи. Командир Вучетин! Глаза его ярко блестели. Он горячо сказал:

— Спасибо вашему народу, друг мой. Спасибо за все!..»

Начальник верховного штаба Арсо Иованович и Ранкович в сопровождении охраны торопились засветло попасть в Горный Вакуф, чтобы провести с партизанами вечер и следующий день, а затем продолжать путь в район Коницы, куда подтянулась из-под Ливно бригада Перучицы.

Выбравшись на приречную дорогу, Арсо пришпорил коня. Оглянулся. Неотступно рысивший позади Ранкович, встретившись с его взглядом, ласково улыбнулся.

«Зачем он увязался со мной?» — подумал Арсо.

— Нам по пути, друже. В компании веселей. Хочу побыть немного с народом, с бойцами, — сказал Ранкович, присоединяясь к начальнику штаба перед самым его отъездом.

Последнее время Марко старательно демонстрировал чувство любви к Советскому Союзу, дружескую симпатию к окружающим и особенно к Арсо. Но Иованович этой перемене не очень радовался. Он хорошо помнил прежнее неприязненное отношение к нему Ранковича. Правда, объяснить это можно было просто: член Политбюро, строгий блюститель чистоты партии, очевидно, не совсем еще доверяет бывшему офицеру королевской армии. Но вот явилась советская военная миссия, и Ранковича словно подменили…

Тито за последние дни тоже немного переменился к лучшему, хотя свойственные ему высокомерие и раздражительность остались. Арсо давно уже чувствовал себя в его присутствии стесненно. Все труднее было разговаривать с Тито в обычном деловом, спокойном тоне. Отчужденность росла. Особенно отчетливо она начала проявляться с той поры, как в ставку вернулись из поездки в Хомолье члены англо-американской миссии Маккарвер и Пинч. Тито охотно принял тогда Маккарвера и долго с ним беседовал. После этого во многих поступках маршала стала ощущаться какая-то неуверенность, нервозность. Он часто придирался к Арсо, не утверждал проекты приказов, отдавал противоречивые распоряжения, а когда Арсо осторожно указывал ему на это, терял всякое самообладание и впадал в бешенство. Однажды ни с того ни с сего он вдруг предложил Иовановичу более внимательно прислушиваться к мнениям Ранковича и Карделя — они мол лидеры партии, и к советам американцев — они мол опытные офицеры, и, кроме того, дескать, нужно учитывать и трезво оценивать особые политические и стратегические интересы США на Балканах. Арсо удивился этому заявлению Тито: ведь сами американцы утверждали, что они ни в какой степени не заинтересованы в балканских делах, что они бескорыстно помогают Югославии в борьбе с фашизмом. И вот тебе на — особые интересы! Какие же? И чем, собственно, эти интересы отличаются от так называемого традиционного тяготения Британии к бассейну Средиземного моря? На этот вопрос Тито не ответил. Сказал только: «В свое время все увидишь и поймешь». Об англичанах он отозвался с неожиданным пренебрежением: они, дескать, уже спели свою песенку, сыграли свою роль и должны рано или поздно уступить дорогу Америке.

«Особые интересы! Политические и стратегические!.. — думал Арсо Иованович, не замечая, как его лошадь перешла на шаг. — Что кроется за этими понятиями? Не имеет ли к ним какого-нибудь отношения поддержанный полковником Хантингтоном английский план операции под условным наименованием «Ратвик» — операции, предусматривающей массовое разрушение важных коммуникаций страны.

Слишком ретивое выполнение такого плана может привести лишь к подрыву экономики страны. И это — накануне освобождения! Что за странные разговоры о геологических картах и профилях? О «коврах» бомб, которыми западные союзники в порядке оказания военной помощи обещают устлать оккупированные югославские города и в первую очередь Белград? А чего стоит, наконец, этот рекомендуемый Маккарвером чуть ли не в консультанты штаба пленный полковник СС фон Гольц! Теперь этот эсэсовец до небес превозносит полководческие таланты Тито и, заискивая перед американцами, болтает о какой-то мировой межконтинентальной стратегии, о воротах в широкий мир, которые откроют янки, обогатив старые прусские традиции теорией нового времени!..»

На душе у Арсо стало спокойнее, и даже в самом верховном штабе словно посвежел воздух, когда прибыли русские представители. И сейчас теплело на сердце при одном воспоминании об этих простых, отзывчивых и храбрых людях. Встречи с офицерами Красной Армии Арсо ждал долго, нетерпеливо. Едва они прилетели в Бари и установили контакт с верховным штабом НОВЮ, Арсо сам связывался с ними по рации, сам распоряжался насчет расчистки посадочной площадки на Медано Поле, возле Босански Петроваца. Как он волновался в те дни! Все уже было готово к приему самолетов, но то погода в Италии вдруг портилась, то здесь аэродром заносило снегом. Русские, однако, нашли выход из положения. Двадцать третьего февраля самолеты доставили из Бари планеры, и на них советская миссия спустилась на заснеженном Медано Полье. Как раз в годовщину Красной Армии.

То-то был праздник в Петроваце! Народ тепло и радушно встречал русских. Вечером состоялось торжественное заседание. А на другой день в Дрваре, в здании верховного штаба, был устроен официальный прием, на котором присутствовали члены англо-американской миссии во главе с Маклином. Маклин прочитал приветственную телеграмму от Черчилля. Премьер сообщал, что «замечательные армии Соединенных Штатов, которые находятся здесь или прибывают к нам, и наши собственные войска, лучшие по подготовке и снаряжению из всех, какие мы когда-либо имели, стоят плечо к плечу, равные по численности и объединенные истинной дружбой». Стоят!.. В том же духе выдержал и Маклин свою длинную речь за ужином.

Зато глава советской военной миссии сказал коротко, но дельно: «Мы прибыли сюда, чтобы помочь Народно-освободительной армии Югославии в ее героической борьбе!»

И, действительно, оперативная работа в верховном штабе сразу же приобрела размах, обогатилась глубоким теоретическим обобщением, стали намечаться более активные операции крупных соединений. Весь ход партизанской борьбы направлялся к определенным стратегическим целям…

Арсо улыбнулся, вспоминая об этом, и перевел коня на ровную рысь. Но мысль то и дело беспокойно возвращалась к плану «Ратвик», к англо-американской тактике бомбежек. Арсо с нежностью и тревогой думал о Белграде, где провел долгие годы. Полюбились ему широкие, прямые и вместе с тем уютные улицы с нарядными киосками на углах, с красивыми домами-виллами, сплошь увитыми диким виноградом и плющом. Будто зеленые ковры, переливающиеся то желтым, то оранжевым оттенком, с прорезями-окнами, свисают летом со стен. Шумно и весело было до войны на этих улицах. Иовановпч любил пройтись вечером мимо оперного театра, мимо Александро-Невской церкви, построенной на том месте, где в 1876 году находилась походная церковь русских-добровольцев, воевавших с турками, — там еще и сейчас хранятся русские боевые знамена. Затем он опускался к Дунаю, над которым стояла нерушимая тишина. Река, как бы впитавшая в себя последние лучи солнца, золотистой лентой вилась среди сизых берегов, обласканных зеленью плакучих ив, тополей и туй, похожих на маленькие пирамиды. Постепенно гасли огненные краски, сумрак окутывал древние стены крепости, и в маленьком романтическом садике появлялись влюбленные парочки, радовались своему счастью и были полны надежд. Когда-то, в студенческие годы, и Арсо сказал здесь свое первое «люблю». Неужели теперь Белград, родной и милый, разбомбят по плану «Ратвик»? И кто? Союзники, американцы! Зачем? Какую оперативную или стратегическую выгоду это даст? Немецких войск в Белграде немного, промышленных предприятий, имеющих военное значение, там нет. Разве только земунские кирпичные заводы?! Бомбить же самый Белград — это значит избивать мирное население…