— Есть!

— Я уверен, — добавил Попович, щеголяя своею властью военачальника, — что вы крепко ухватитесь за успех в Конице, а то как бы он от вас не упорхнул!

— Мы разовьем успех!

— Одобряю, и помните, что военное счастье — это женщина. Ни на минуту не выпускайте его из рук, обращайтесь с ним грубо.

Но Вучетин уже не слышал этих выспренных сентенций Поповича. Ему не терпелось скорее воспользоваться разрешением выступить в поход.

— Постойте, командир! — вдруг воскликнул Маккарвер.

Он провел пальцами по щетинистым усам, очищая их от комочков земли.

— Я тоже скоро отправлюсь в Коницу. Сейчас же пошлю радиограмму в Бари. Надеюсь, на этот раз наш Билл Эллиот без ошибки пришлет все, что вам нужно для закрепления успеха. Все будет о’кэй! До встречи в Конице.

И Маккарвер благосклонно потрепал командира батальона по плечу.

— Они уже знают о советской миссии? — опасливо озираясь, тихо спросил у Поповича совершенно отрезвевший Катнич.

— Да, как видите, слухом земля полнится, — улыбнулся Попович. — И это к лучшему, — повысил он голос, чтобы слышали все. — Присутствие русских нас вдохновляет на подвиги!

«…Стрекочущий звук моторов впивался в уши… Со свистом летели мелкие бомбы. По ветвям деревьев, сбивая листья, хлестали струи пулеметного огня. С резким воем проносились «Пикатело» — маленькие невзрачные самолеты-разведчики. Они неутомимо сопровождали нас, почти касаясь вершин леса, высматривали людей на полянах и, как в мешок, метко опускали бомбы. От «Пикатело» трудно спрятаться даже в лесу. Преследовала и пехота. Немцы и четники заходили и слева и справа, пытаясь зажать нас в клещи, не допустить в Коницу. Но мы упорно рвались к городу. От осколка бомбы погиб Томислав Станков. Еще одним верным бойцом, коммунистом, стало меньше в батальоне.

Наконец, лес стал гуще, и к вечеру нам удалось оторваться от противника. Мы едва шли, путаясь в сухом папоротнике, застревая в кучах валежника, скользя по сырым корням.

И вдруг, что такое? Вышли на широкое, совсем ровное асфальтированное шоссе. Великолепное шоссе в глухом лесу, вдали от населенных мест! С удивлением все смотрели по сторонам. Чудеса! Вдоль шоссе тянулись роскошные виллы, на балконах стояли люди, приветствовали нас, некоторые даже бежали к нам навстречу с котелками и мисками в руках; донесся запах пищи.

— Мы пришли в какой-то город, — тихо сказал мне Джуро.

— Смотрите, несут жареного барана на вертеле! — воскликнул Васко.

Но тут раздался громкий голос Вучетина:

— Стой! Смирно!

И мы все вмиг опомнились; разочарованно переглянулись: вокруг нас был все тот же густой, непроглядный лес. Это была массовая галлюцинация. Чего только не происходит с голодными и обессиленными людьми!

Лес, лес… Когда же он кончится? Жутко! Почти на каждом шагу белели скелеты людей. Вот вся поляна усеяна костями. Наверное, здесь погиб целый лазарет. Сквозь кости уже проросла молодая трава. В одном месте скелет был прислонен к стволу дерева в сидячем положении, на черепе сохранилась пилотка с заржавленной звездой. Костяшки пальцев сжимали остов какой-то птицы.

— Прошлой зимой мы здесь отступали из Боснии, — хмуро сказал Иован. — Помнишь, я тебе рассказывал? Ворон тогда ели…

Я промолчал. Тяжело было об этом говорить.

Милетич никак не мог избавиться от своих беспокойных дум. Он похудел, осунулся. Просторный китель угловато топорщился на нем. Усы торчали над сухими, потрескавшимися губами, как кустики жесткого вереска. Разлетистые черные брови сурово сошлись у переносья, и в сумрачных потемневших глазах уже не искрились золотые огоньки.

— Голод убивает душу, — проговорил он. — Взгляни: спят на ходу, устали от борьбы, не успев еще в ней закалиться. Все им надоело. Столкни вот Бранко в пропасть — он этого, пожалуй, и не заметит.

— А ты посмотри на других, — возразил я. Мне хотелось рассеять мрачное настроение друга. — Посмотри на Джуро, Васко, Ружицу.

Джуро с бледным решительным лицом спокойно шагал вслед за угрюмым Кичей Янковым. Раненный в ногу, Васко ковылял, опираясь на мою руку, ничем не выдавая своих страданий. Тех, кто не мог идти, бойцы несли на коротких носилках, сделанных из жердей с поперечинами, или на шинелях, продев в рукава палки. Лаушек нес на здоровом плече два автомата. Его шутки вызывали у людей улыбки, пусть тусклые, но все же улыбки. Девушки, Ружица и Айша, держались стойко. Старый учитель Марко Петрович, посоветовавшись с Зорицей, своей женой, тоже пошел с батальоном. В спортивной блузе, в тирольской зеленой шляпе и охотничьих сапогах, с винчестером и скаткой клетчатого пледа через плечо он выглядел бравым альпинистом.

— Вот в них-то, а не в Бранко — подлинная сила народа, здоровый дух его и героизм, — сказал я Иовану. — Нам порой бывало тяжелее. Но, зарываясь в окопы у Терека, мы пели: «Ой, Днипро, Днипро…» А на Днепре мечтали о Дунае. Ни на минуту не забывали о конечной цели… Сражаясь на одном каком-либо рубеже, мы уже думали о следующем, которого непременно достигнем завтра.

— Не сравнивай, брате. У вас есть человек, единственный в мире… — Глаза Иована расширились и будто посветлели. — Он вас ведет. Он видел победу уже тогда, когда все видели только то, что немцы под Москвой.

— Он ведет не только нас. Он ведет вперед все трудовое человечество.

— Да! — Иован вскинул голову и оглянулся на бойцов, медленно пробиравшихся сквозь чащу леса. — И они это знают, они это чувствуют…

Советские люди в Дрваре! Перучица в Конице! Эти вести, принесенные комиссаром бригады, придали нам силу выступить в поход. До Коницы было, правда, совсем недалеко. Но самолеты противника задержали нас и сбили с пути, а Иван-планина велика и бездорожна…

«Наши в верховном штабе! — думал я, с задором ломая ветки, преграждавшие тропу. — Наши! — и я ускорял шаги, насколько хватало сил. — Наши в Дрваре! — и словно свежий ветер, ветер Родины, обвевал меня. — Но как увидеть своих? Как к ним пробраться?». Я еще в Раштелице спросил об этом Иована. Он взгрустнул: «Ты хочешь уйти от нас? Поговори с Катничем». Я последовал его совету.

— Это невозможно, — выслушав, ответил мне Катнич. — В верховный штаб тебя не допустят.

— Почему же, почему? — воскликнул я.

Катнич замялся, потом сухо ответил:

— У нас тут свои порядки.

Эта «невозможность» еще сильнее разожгла мое желание, вполне естественное и законное. Наши в Дрваре! Мысль об этом не оставляла меня ни на минуту.

Этой же ночью сквозь сон я услышал где-то совсем низко гул самолетов. Что-то знакомое почудилось мне в этом непрерывном, ровном гуле моторов. Это не был надрывный, воющий звук «юнкерсов», пролетавших над Раштелицей. Неужели наши? От волнения я долго не мог уснуть.

Проснулся на рассвете, почувствовав холод. Васко лежал рядом и что-то бормотал в тяжелом сне. Джуро уже возился у костра, готовя завтрак. В любое время года он умел найти в лесу что-нибудь съедобное. Подкладывая в огонь сучья, Бранко Кумануди с жадностью глядел в котелок.

— К этой траве немного бы смальца!

— А что же ты не захватил из дому?

— Не успел, веришь?

— Верю, — горько усмехнулся Джуро. — Вот ложку-то не забыл!

«Удивительно, — подумал я, — сколько у Филипповича добродушия. Давно ли ссорились?»

— Эй, Джуро! — крикнул я, — первую порцию, самую горячую, дашь Васко.

Кое-как утолив голод, мы двинулись дальше.

Остановились перед ущельем с крутыми склонами, поросшими терновником. Внизу в глубокой тьме клубился горный поток. Как перебраться через него? Нас сковывали раненые.

К группе совещавшихся командиров приблизился Катнич. Пантера вел за ним лошадь с вьюком, к которому был привязан большой синий кофейник. Политкомиссар угрюмо сутулился, озирался, словно в страхе ожидая еще новой бомбежки. При виде Магдича он выпрямился и передвинул на бок пистолет, болтавшийся у него спереди на отвислом ремне.

— Эво! Что это вы все раскисли, друзья мои? В чем дело? Трудно перейти ущелье? Ерунда! Возьмем пример с русских орлов, которые с Суворовым и не через такие дебри Альп перелетали. Вперед через все Сциллы и Харибды! — Катнич шагнул к ущелью. — Что? Раненые? Как быть с ними? — Он секунду подумал, смотря сквозь целлулоид на карту. — Дотащим до Брдани. Это недалеко. Там у нас бригадная больница.