— Значит и у нас так будет? — тревожно спросил Бранко.

— Там посмотрим, — уклончиво ответил Катнич. — Парень ты хороший, оборотистый, смекалистый. Такие нам нужны. Вот затем я тебя и позвал. — Катнич перешел на деловой тон. — Хотел ободрить. Это мой долг — ободрять, поднимать дух у людей. Да. Ты мне нравишься. Надежный парень. В Горный Вакуф Вучетин хотел послать тебя в разведку вместо Петковского. Я отстоял. И сейчас не дам тебя в обиду. Держись за меня крепче. Вучетина бойся. Он ненавидит хорватов, как все черногорцы.

— У, проклятые! — выдохнул Бранко. — Мало их резали.

— Тсс, дурак! — Катнич пригрозил пальцем. — Беги, догоняй роту, — толкнул он его. — И не забудь сказать, если спросят, что я тебя отчитывал за паникерские настроения.

С сокрушенным видом Бранко побежал на свое место, а Катнич, поручив лошадь Пантере, пошел дальше пешком.

«Черт побери, — думал он, идя с бойцами, тащившимися в хвосте роты, — а Ранкович все-таки прав: нужно спускаться в гущу народа, изучать его психологию и добиваться авторитета, который необходим руководителю. Чтобы эти люди шли за нами, они должны нам верить, любить нас. А завоевать их доверие и любовь не так уж трудно: подачка, ласковое или льстивое слово, обещание удовлетворить личную просьбу — и, глядишь, ты уже популярен. Да, все было б хорошо, если б не эти опасные поручения…»

Катнич с тяжким вздохом вспомнил свой последний разговор с Ранковичем в Горном Вакуфе. Утром, в то время как Иованович беседовал с бойцами в гимназии, Ранкович пожелал обозреть с колокольни окрестности города. И там, задумчиво глядя вдаль, он сказал: «Итак, милейший Блажо, положение обостряется. Возникают новые обстоятельства. Нависает непосредственная угроза… А ты все еще теориями занимаешься? А все ли у тебя в батальоне в порядке? Дрожжи-то еще в тесте?.. Ты знаешь, кого я имею в виду? — И, положив руки на каменный парапет, глядя еще зорче вдаль, на восток, тихо продолжал: — Спеши, действуй. Пока не упущено время. Нужно быстрее мобилизовать все наши исконные национальные силы. Если кто из офицеров-четников или усташей перейдет на нашу сторону, создавай для них условия, соответствующие их званиям. Приказ на этот счет я привез. А с другой стороны, не забывай о связи с народом. Держись поближе к бойцам… И вообще ты должен соединять в себе качества льва и лисицы. Действуй хитро, но смело и решительно. Я дал тебе задание и требую его исполнения». При этом Ранкович заглянул своими острыми глазами прямо в глаза Катнича, так что у того дрожь прошла по телу…

«Да-а, — размышлял Катнич, спотыкаясь о выбоины тропы. — С ним шутки плохи. У него есть в батальоне свой человек. Из ОЗНА. Но кто же он? На кого подумать? Ну и конспирация… Жутко! Чувствуешь себя на каждом шагу просвеченным насквозь. Одним трактатом, видно, не отделаешься».

Но было в этой тягостной близости с Ранковичем и нечто обнадеживающее, окрыляющее. Ведь Марко говорил с ним так, как ни с кем другим. И это понятно. Они единомышленники. Они озабочены будущим Югославии: свобода ориентации… ведущая роль сербской нации… командные посты, вожди народа. Все это весьма заманчиво. Велики балканские горизонты!.. Но как бы их не затуманили те, кого следует как можно скорее убрать с дороги… Но как же их уберешь? Пожалуй, легче утопить рыбу в воде.

Нить мыслей Катнича оборвалась. Он приветливо кивнул оглянувшемуся на него с удивлением бойцу, которому наступил на задник.

— А где же ваша лошадь? — спросил боец.

— А зачем она мне? — скромно ответил Катнич. — Мой долг — делить со всеми вами тяготы похода.

И проворно зашагал, весь в поту от непривычной быстрой ходьбы. Труден, ох, труден путь к сердцу народа! Вот и пешком шагать приходится вместе с этим народом».

«…Выслушав донесение разведки, Вучетин объявил нам боевую задачу: захватить населенный пункт Раштелицу вблизи железнодорожной линии Коница — Сараево.

В полнейшей тишине мы вступили в густой лес. Бранко опять отличился. Продираясь, как медведь, сквозь сухие кусты, он с громким треском ломал ветки. Я сделал ему замечание. Пробормотав извинение, он стал объяснять, что спешит скорее попасть в Раштелицу: ведь именно в этом селе, хвала богу, живет его отец Микос Кумануди. Он добавил, что будет очень рад, если я приду к нему на обед…

Противник ретировался из Раштелицы с необычайной поспешностью, не оказав нам почти никакого сопротивления. Окрыленные успехом, мы преследовали четников и немцев по дороге в Тарчину, пока не выдохлись, и вернулись в село, где нам предстояло ждать соединения с бригадой.

В селе уже подготовились к нашей встрече. Толпа жителей вышла под трезвон колоколов с трехцветным югославским флагом, который дети придерживали за конец, чтобы он не волочился по земле, и транспарантом на длинных древках с лозунгом «Живела народно-ослободилочка борба». Худой, сгорбленный, как надломленная жердь, человек лет пятидесяти, одетый в пальто нараспашку, так что виднелся белый жилет с часовой цепочкой, держал в вытянутых руках резное блюдо с хлебом-солью.

— Живели братья-партизаны! — торжественно провозгласил он, протягивая блюдо Вучетину.

Толпа радостно закричала «ура» и бросилась угощать бойцов кто чем: табаком, сушеными фруктами, вареными яйцами, лепешками. Нас стали зазывать в дома.

Милетич подвел меня к человеку, от которого Вучетин принял блюдо почета:

— Познакомься, брате. Это учитель Марко Петрович. Мы остановимся у него, я его знаю по прошлому году.

— Добро пожаловать в мой дом, друже! Сделайте честь, — сказал Петрович, неожиданно обнажив седую стриженую голову и низко мне поклонившись.

Видно, Иован уже успел сказать ему, что я русский.

Учитель с женой Зорицей жил в маленьком дощатом домике, беленном известью. Чем-то очень знакомым и родным повеяло на меня от убранства трех комнаток: всюду плетеные из пестрых лоскутов материи половички, вязаные кружевные накидки и подзоры, фикусы в кадках, на стенах репродукции с картин Айвазовского и Шишкина. В углу, на этажерке, красовался даже старинный медный самовар. Была у Петровича и русская библиотечка, собранная в течение долгих лет, с комплектами журналов «Нива» и «Родина», но четники недавно всю ее сожгли как «подозрительную». Они чуть не убили и самого учителя, придравшись к металлическому значку лиры, который он носил на лацкане пиджака как руководитель сельского хорового кружка: не коммунистический ли это знак?

Прошло несколько дней. Вучетин ждал от Перучицы указания о соединении с другими батальонами, ждал боевых приказов. А тем временем у нас налаживалась обычная гарнизонная жизнь.

В первый же воскресный вечер, спокойный и тихий, Зорица — жена Петровича пригласила бойцов моего взвода на чай.

За большим столом, на котором стоял пузатый самовар, струивший пар через отверстие в крышке, мы собрались совсем по-семейному.

— Ой, и хитрая штука! — восторгался Васко.

Он впервые видел самовар. Да и для других был в диковинку крепкий, ароматный чай: если и пили его прежде, то лишь как дорогое лекарство при простуде.

Зорица подала на стол еще и паприкаш — тушеное мясо в томатном соусе с красным перцем и свежий круглый хлеб, от которого пахло пропеченным капустным листом — запах, знакомый мне с детства. Бранко звучно потянул носом и аппетитно причмокнул. Толстые губы его лоснились от жира, — наверное, успел уже подкормиться у отца.

— Беритесь-ка, другови, все за этот хлеб, — предложил Петрович, — и давайте его ломать за нашу дружбу с русскими. За дружбу! — повторил он с силой. — По народному обычаю, если мы вместе сломаем хлеб, то на всю жизнь останемся верными друзьями.

Все потянулись к караваю.

Когда разломили, Петрович выпрямился и взволнованно сказал:

— Живео русский народ!

— Живео! — подхватили бойцы дружно и громко.

— Хвала и честь советским людям, — продолжал учитель, не сводя с меня глаз. — Им наш первый поклон и благодарность… Страна их широко раскинулась по земному шару. Когда на Балтийском побережье наступают сумерки, то на Дальнем Востоке уже поднимается солнце. Над вашей страной, друже Загорянов, сияет незаходящее солнце. Это русское солнце светит всему миру. Оно светит и нам!..