Маккарвер и Пинч оглядывались с удивлением, немного даже растерянно. Американец что-то сказал Катничу. Тот подозвал Корчагина и зашипел на него:

— Это что же такое? Не видишь разве, что со мной приехали наши западные союзники? Почему ты в своем выступлении ничего не сказал ни об Англии, ни об Америке? Другие тоже молчат об этом. Безобразие! И соответствующих лозунгов нет. Почему?

Иован оправдывался, ссылался на то, что народ и каждый оратор выражает свои чувства так, как хочет…

— Кстати, а где у вас пленные? — озабоченно спросил Маккарвер Радовича. — Есть ли среди них офицеры?

— Трудно разобраться… Многие взяты в нижнем белье.

— Забавно! — Маккарвер усмехнулся и нервно потрепал лошадь по холке. Какое-то скрытое напряжение чувствовалось в нем, и это плохо вязалось с его веселыми словами. — Молодцы! Я восхищен вашим геройством. Черногорцы вообще отличные парни и вояки. Они громили самого Наполеона.

— Черногория — цветущая страна, — невпопад меланхолически добавил Пинч. — В Ульцине и Которе зимой распускаются розы.

— Да, да, розы — это, разумеется, прекрасно, однако гораздо важнее, что одна Которская бухта может вместить целую эскадру эсминцев… Скажите, — снова обратился Маккарвер к начальнику гарнизона, — неужели вы не захватили в плен хотя бы нескольких офицеров? Они могли бы дать нам важные сведения.

— Я как раз допрашиваю одного, судя по документам, полковника. — Радович показал портфель, который держал в руке.

— Как его имя? — нетерпеливо воскликнул Маккарвер.

Глаза американца жадно блеснули. Я заметил это. Но он тут же придал им прежнее равнодушно-ленивое выражение.

— Гольц. Фон Гольц… У него здесь какие-то странные бумаги с математическими знаками… Очевидно, шифровка. Есть и радиограмма из Берлина.

— Покажите. Интересно, — уже совсем спокойно произнес Маккарвер.

Радович вытащил из портфеля смятый телеграфный бланк. Маккарвер быстро пробежал его глазами.

— Та-ак. Поздравление с Новым годом и награждение знаком отличия «Дубовый лист» к ордену Железного креста. Полковнику частей СС фон Гольцу. От самого Гиммлера!.. Я надеюсь, вы разрешите нам с капитаном Пинчем присутствовать при допросе этого фон Гольца и помочь вам проанализировать его документы? — произнес Маккарвер вкрадчивым голосом.

— Само собой разумеется! — засуетился Катнич, не дожидаясь ответа Радовича. — Сейчас же все организуем. А пока позвольте мне сказать речь.

Политкомиссар с трудом взобрался на зарядный ящик.

Маккарвер и Пинч, сидя на лошадях, махали оратору руками и улыбались».

До позднего вечера площадь и улицы городка оглашались возбужденными криками и песнями. Жители и бойцы — шумадийцы, черногорцы и с ними Загорянов — праздновали победу. Но веселый шум лишь слабым отголоском проникал сквозь плотно затворенные и завешенные окна одной из комнат трехэтажного дома на площади.

В этой небольшой комнате, в которой на диванах и на полу еще валялись одежда и личные вещи, принадлежавшие ее вчерашним обитателям, шел допрос немецкого полковника фон Гольца.

Допрос на ломаном немецком языке вел Радович в присутствии Маккарвера и Пинча.

Нежданно-негаданно увидев перед собой Маккарвера, фон Гольц едва скрыл свою радость. Он мгновенно ободрился, даже приосанился, брезгливо одернув на себе солдатскую шинель, в которую вынужден был переодеться, убегая из Синя.

Маккарвер же и бровью не повел при виде своего подопечного, присел к столу и стал перелистывать разложенные на нем бумаги, извлеченные из портфеля пленного.

Отвечая Радовичу, фон Гольц сказал, что, начиная в Югославии зимнюю кампанию 1943–1944 года, командующий немецкими войсками генерал фон Вейхс в шестой уже раз делал ставку на окружение, раздробление и уничтожение основных сил Народно-освободительной армии. Его войска, включая четнические и усташские формирования, нанеся внезапный удар, осуществили в разных местах прорыв и заняли в начале декабря обширную территорию в Восточной Боснии и Санджаке. Но партизаны ускользают от разгрома, а иногда и сами наносят ответные и неожиданные удары, как, например, сейчас в Сине, где до сего времени был спокойный уголок.

При этом фон Гольц украдкой бросил горестный взгляд на спину Маккарвера, склонившегося над столом с бумагами.

— Можно подумать, — продолжал пленный сдавленным голосом, — что сегодня партизанами командовал лично Арсо Иованович.

— Да, мы действовали по его указанию, — подтвердил Радович с гордостью.

Фон Гольц вздохнул.

— Плохи наши дела, герр командир. Днепр мы потеряли. Италию проморгали. Даже индейцы Боливии — и те объявили нам войну. Пока мы были сильны, нас любили. Сильному все подчиняются, а слабого побивают каменьями. Уж до того дошло, что и тут бьют. Вот потеряли Синь… Трудно иметь дело с противником, увертливым, как угорь. Он ускользает из рук, избегает ловушек, которые мы расставляем, не идет на большие сражения, а, напротив, навязывает нам свою тактику… Признаться, я поражен вашим возросшим тактическим искусством, — заискивающе добавил фон Гольц.

Пинч слушал немца с вежливым пренебрежением победителя. Его мало интересовал этот допрос. С видом терпеливого ожидания он созерцал на стене покосившуюся раскрашенную фотографию в золоченой раме: Венсенский парк в Париже с беседкой у пруда среди изумрудных тополей, в которой, судя по немецкой надписи, любил мечтать Наполеон. Вдруг рассеянный взгляд англичанина упал на планшетку, свисавшую со спинки стула, на котором сидел Маккарвер, углубленный в рассматривание бумаг фон Гольца. Из раскрытой планшетки торчала сложенная, хорошо знакомая Пинчу топографическая карта.

Как бы в раздумье, Пинч прошелся мимо стула и незаметно для американца вытащил карту из планшетки.

— Извините, джентльмены, — сказал он. — Я вас оставлю на несколько минут.

И он не спеша вышел в коридор. Маккарвер тоже поднялся с места.

— Я не нахожу ничего существенно важного в показаниях этого пленного, — сказал он Радовичу по-сербски.

— Мы отправим его в штаб бригады. Я думаю, что там он заговорит по существу, — ответил начальник гарнизона.

— Да, да, — зевнул Маккарвер. — Я даже советую отправить его непосредственно в верховный штаб. Все-таки птица важная. Человек Гиммлера, как никак. Кроме того, он, кажется, недурной теоретик военного дела. В верховном штабе им, несомненно, заинтересуются.

— Хорошо. Сделаю так, — согласился Радович.

— Прекрасно. Ну, нам пора двигаться. Я вас попрошу, друже начальник гарнизона, распорядиться. Там бронетранспортер валяется. Прикажите осмотреть его. Если мотор цел, то, может быть, мы как-нибудь дотянем до аэродрома.

— Добро. Я сейчас. Но только… — Радович замялся, кивнув на пленного.

— Будьте покойны. Не убежит. — Маккарвер положил перед собой на стол автомат. — Я покараулю. У меня пистолет-пулемет системы Томпсона: шестьсот пуль в минуту.

Радович торопливо вышел из комнаты.

Как только шаги его затихли в глубине коридора, американец встал и запер дверь на крючок. Обернулся.

Лицо фон Гольца побагровело от волнения. Толстые губы вздрагивали.

— Я очень рад, — сказал он и с дружелюбно протянутой рукой двинулся было к Маккарверу.

Американец жестом остановил его.

— Пожалуйста, без эмоций! — поморщился он. — Ближе к делу. У нас считанные минуты. — Перед носом фон Гольца зашуршали бумаги. — Какая из этих шифровок — нужный мне список? — Маккарвер спешил.

— Но прежде я хотел бы иметь гарантию, сэр… Вы обещали… Помните, в «Трех медведях»?

— Повторяю, мы с вами люди деловые. Оттого, что вы в плену, ваши акции у нас нисколько не упали.

— Я надеюсь, сэр…

— У вас есть все основания рассчитывать, что ваши надежды оправдаются. Вы хотите получить допуск к нам?

— Да, вы обещали мне это…

— Хорошо. Вы его получите. Где список?

— Вот он, — указал фон Гольц на одну из бумаг.

— Пополненный?

— Да.