— Да, он наш теоретик марксизма, — сухо ответил он.

— И ему разрешили в тюрьме переводить Маркса? И даже устроить в камере ателье — выставку своих картин?

— Этого я не знаю.

— Гм, — не унимался Маккарвер. — Очевидно, научная логика его столь сокрушительна, а впечатляющая сила его пейзажей такова, что он превратил своих тюремщиков и в марксистов, и в ценителей живописи? Что же, в таком случае, Пьяде — находка для правительства и… для меня. Люблю талантливых людей.

Пинч, старавшийся казаться равнодушным, занятым лишь своим туалетом, вдруг подал голос:

— Пейзажи Югославии? Они прекрасны! Так и просятся на полотно.

— О, да! Горы, долины, побережье… Я вас понимаю… Чтоб испытать талант Пьяде, как разностороннего переводчика, — снова обратился Маккарвер к Поповичу, — я, между прочим, хочу дать ему перевести замечательные книги наших писателей: «Белокурое привидение» и «Сверхчеловек». Рекомендую, кстати, и вам прочесть. Романы в вашем стиле. У вас поднимется настроение и появится здоровый вкус к жизни. А то вы сейчас выглядите буквально на два цента, не больше… А кто же избран главой временного правительства?

— Броз Тито, — процедил Попович сквозь зубы. — На заседании второго антифашистского веча он был возведен в ранг маршала.

— Тито — маршал? Хорошо! Это ему польстит. Ему как раз недоставало титула и формы неблестящей! — Маккарвер покосился на Пинча и, понизив голос, заговорил быстрее по-сербски: — Эти лайи[17] торчат вокруг Тито, как жадные гости вокруг жирного гуся. Приходится их расталкивать, чтобы ухватить хоть одно яблочко из начинки. — Он выразительно посмотрел на комкора. — У вас уже введены, кажется, и генеральские звания?

— Да, но пока их еще не присваивают персонально.

— Я уверен, что вы получите высокий чин. Предположим, генерал-лейтенанта.

Попович усмехнулся.

— Я вижу, в вас сразу забил французский темперамент. Любовь к прекрасной Франции положительно вошла в вашу кровь горячей провансальской струей. Такая струя, я уверен, предохранит вас от ужасающей северной бесцветности. Ваши поэтические мечты осуществятся… Итак, кто еще у вас теперь в правительстве?

Пинч пододвинулся к беседующим, навострил уши. Он вообще говорил мало. Предпочитал слушать, думать, делать выводы: такова школа английской разведки.

— Владислав Рыбникар, — упавшим голосом произнес Попович.

Он вдруг понял, что ему не устоять перед напором этого американца, проникшего, казалось, в самую глубину его существа. Только что Коча внутренне чувствовал себя хозяином положения, любовался своей стойкостью, своим упорством и неуязвимостью. А сейчас, анализируя в уме создавшееся положение, он ощутил, как зашаталась почва под его ногами, и, чтоб удержаться и внезапно не упасть, он решил вверить свою судьбу слепой игре случая, авось вывезет! В утешение повторил про себя маловразумительное изречение из Ницше: «Но возвращается узел причин, в котором я запутан, — он снова создаст меня… Я сам принадлежу к причинам вечного возвращения…».

— Рыбникар? — Маккарвер не нашел этого имени в досье фон Гольца. — Кто он такой?

— До войны был богатейшим человеком в Белграде, — уже почти непринужденно заговорил Попович. — Потомственный собственник газеты «Политика». Он держал конспиративную квартиру, в которой мы скрывались.

— Кто это «мы».

— Тито, я и другие.

— Так… — Маккарвер записал. — Смотрите, какой либерал, этот Рыбникар. Понятно, почему он плавает сейчас среди вас, как рыба в воде…

Неожиданно он повернулся к Пинчу, который жадно прислушивался, и пыхнул в его сторону дымом сигареты:

— Как вам нравится мой сербский язык, капитан?

— Я уже давно радуюсь вашим успехам, полковник. Хотя, должен признаться, в вашем произношении больше слышится лингафонная техника, чем живая человеческая речь. Вы отщелкиваете фразы, как арифмометр цифры, — съязвил Пинч.

— Что поделаешь, в наш век техника владеет миром, капитан! — шутливо развел руками Маккарвер и снова обратился к комкору: — Дальше!

— Руководитель департамента иностранных дел…

— Департамента? Ого! Ну и размах! Так кто же?

— Иосиф Смодлака, хорватский дипломат. Он был королевским послом в Ватикане.

«Устраивает?» — спрашивал напряженный взгляд Поповича.

«Вполне!» — также взглядом ответил ему Маккарвер.

— Дальше, дальше.

— Министр внутренних дел — Владо Зечевич. Это — православный поп. Лидер демократической партии. Сначала был с Драже Михайловичем, а потом перешел к нам со своей четой, — со скрытым злорадством говорил Попович, как бы давая понять, что не у него одного есть темные пятна в биографии и не один он изменяет свои убеждения и действия сообразно обстоятельствам.

— С Михайловичем был? С этим неудачником? — засмеялся Маккарвер. — Ловко переметнулся! И уже такую карьеру сделал…

В этих словах американца Попович услышал точно какой-то поощряющий намек. Терзая себя самоанализом, он вспомнил еще один афоризм немецкого философа: «Любовь к одному есть варварство, ибо она является в ущерб всем остальным». И уже не дожидаясь следующего вопроса, упомянул еще о министре горной промышленности и лесоводства Сулеймане Филипповиче.

— Он тоже старый офицер, недавно перебежал к нам от Павелича, — подчеркнул Попович.

— Горной промышленности? — перебил Маккарвер. — Так, так… — Глаза его радостно блеснули. — Довольно! Вы назвали как раз того, кто нам сейчас нужен дозарезу.

Маккарвер опять перешел на быстрый шепот.

— Вы объясните мне, где можно разыскать Филипповича? Кажется, в Хорватии? А он, вероятно, геолог? Нет? Может быть, вы укажете каких-нибудь геологов? Интересуюсь с научной целью.

Пинч напряг слух, но он плохо понимал по-сербски, когда говорили быстро.

— Великолепно! — вскочил Маккарвер, уловив кивок головы Поповича, выражавший обещание, а, может быть, даже и большее — капитуляцию. — Как говорит латинская поговорка: понимающему — довольно! Приятнейший состав правительства, не так ли, капитан Пинч? Совершенно демократический! Представители почти всех партий — и старых и новой — получают возможность проявить на деле свои принципы. Демократия в действии!

Слушая американца, Пинч с досадой думал: «Давно ли английская разведка была первоклассной? Ведь она имеет большой опыт работы в колониях, — достаточно вспомнить Лоуренса Аравийского, — имеет свои славные традиции, свой метод вербовки людей… Интеллидженс сервис давно пустила корни и в Югославии. Премьер-министр Черчилль недаром прислал сюда сейчас даже своего сына Рандольфа. Кажется, все предусмотрено — и все-таки в новом югославском правительстве, пожалуй, мало найдется таких министров, которые были бы способны служить английским интересам с такой же последовательностью, как генерал Драже Михайлович и юный король Петр».

— А каково отношение к кабинету Тито со стороны югославского правительства в Каире, законного правительства? — вдруг спросил Пинч.

— Мы ведем с Каиром переговоры, — ответил Попович. — Туда поехала наша делегация.

— Я уверен, — добавил Маккарвер, — что король Петр, если ему верно подскажут, будет достаточно благоразумен: он признает Тито и объявит его руководителем борьбы. А маршал, надеюсь, проявит достаточно такта, чтобы, не теряя своего престижа, договориться по-хорошему как с представителями старых буржуазных партий, так и с этим мальчишкой-королем.

Пинч отвернулся. Он внезапно почувствовал, что ему и жарко и тесно в меховой куртке, узких бриджах и высоких, туго зашнурованных сапогах. Он ясно увидел перед собой более проницательного, чем он сам, мастера интриг, более ловкого разведчика… И Пинч проклинал себя за допущенную оплошность. Дело в том, что начальник англо-американской военной миссии бригадный генерал Фитцрой Маклин, прикомандировывая Пинча как офицера связи к американскому подполковнику, конфиденциально поручил ему не спускать с Маккарвера глаз и во что бы то ни стало выяснить, что именно заинтересовало американца в Сербии. А он, Пинч, сплоховал: во-первых, не смог удержать партнера от разведки, которая казалась ему, как и Поповичу, буффонадой, трюкачеством, — и вот потерял его из виду на целый день; во-вторых, прозевал его возвращение из Бора, а в-третьих, ясно, что разведка не была для Маккарвера бесполезной. Благодаря каким-то сведениям, чудом полученным им в Боре, он уже ухитрился ловко опутать своими сетями командира корпуса… Надо же быть таким простофилей и растяпой! — казнил себя Пинч. — Не справиться со своей миссией! Ничего-то он наверное так и не узнает о планах и целях этого пронырливого янки. Что скажет он теперь Маклину? Досадно было признать и то, что вновь прибывший союзник лучше говорит по-сербски, чем он, Пинч, живший в Югославии некоторое время еще до войны в качестве английского управляющего Трепчанскими рудниками. Вот до чего доводит пренебрежительное отношение к языку и быту местных жителей. Видимо, Маккарвер хорошо знает и нравы югославов, если сумел молниеносно поладить с Поповичем. А как он смеет столь бестактно третировать югославского короля, называть его мальчишкой? Зачем понадобился ему новоиспеченный министр горной промышленности? Горной? Ископаемые, рудники…