Прочтите субботний фельетон «Нового времени» насчет постановки «Власти тьмы» в Малом театре. — В «Новом времени», 1895, № 7106, 9 декабря, напечатан очередной фельетон А. В. Амфитеатрова «Москва. Типы и картинки» (CXXVIII), за подписью Old Gentleman. Подробно останавливаясь на исполнении ролей артистами московского Малого театра, Амфитеатров дал общую оценку спектаклю: «…к спектаклю 29-го ноября не подходит даже поговорка: „бывает хуже, но редко“— нет, хуже не бывает». Сравнивая спектакль с постановкой пьесы в петербургских театрах, Амфитеатров писал: «Петербургские представления „Власти тьмы“, при всех их недостатках в обоих театрах, сохраняли жизненность трагедии на сцене. Между зрителем и сценой протянулась незримая, но ощутимая связь взаимного участия и интереса к лицам и фактам трагедии». В постановке же московского Малого театра «грандиозное по формам, глубочайшее по идее произведение Л. Н. Толстого приняло вид деревенского анекдота…»
1628. А. С. СУВОРИНУ
13 декабря 1895 г.
Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма, т. IV, стр. 428–429.
Год устанавливается по упоминанию о пьесах, которые шли в театрах в декабре 1895 г.
…сколько мне должен магазин или я магазину. — Произведенный расчет, по-видимому, был неправильным, так как 10 января 1896 г. бухгалтер книжного магазина «Нового времени» снова писал А. С. Суворину: «Расчет по сочинениям Антона Павловича, составленный на 15 декабря 1895 года, должен быть рассматриваем как расчет по продаже и авансам в междурасчетное время, с 4 февраля 1895 по 15 декабря того же года, а не как окончательный расчет, на что указывают самые цифры и текст расчета <…> я не ввел в расчет на 15 декабря 1895 г. остатка от расчета на 4 февраля того же года в сумме 1070 руб. 72 коп., и это обстоятельство, как видно, породило недоразумения <…> Сообщаемый расчет мною вновь проверен и найден верным. Остается за нами на 15 декабря 1136 р. 81 к.» (ГБЛ).
…шли «Тайны души» и, по-видимому, имели успех, хотя местные рецензенты ~ стыдятся сознаться в этом ~ хвалит и оправдывается… — О постановке драмы М. Метерлинка «Тайны души» 10 декабря 1895 г. драматической труппой под управлением М. В. Лентовского, состоявшейся в театре Солодовникова, писали «Русские ведомости» (1895, № 343, 12 декабря), «Театральные известия» (1895, № 266, 11 декабря) и «Новости дня» (1895, № 4495, 13 декабря). Слова «хвалит и оправдывается» относятся, вероятно, к последней рецензии за подписью «—Ф—»: «Солодовниковский театр поставил <…> „Тайны души“ Метерлинка, наиболее популярного из современных символистов. Нужно ли возмущаться этим и неистово кричать: „К оружию!“, точно надвигается какая-то страшная опасность? Есть ли основание негодовать, протестовать и шикать? Не думаю. Больше того: думаю даже, что инициаторы дела, рискнувшие, наперекор всяким недобрым пророчествам, показать нам со сцены образчик символистической драмы, заслуживают лишь признательности. В их попытке я вижу большой смысл, а не одну только дерзость, да будто бы модничанье, какое-то заигрыванье с публикой.
Может быть, символистическая литература, в частности символистический театр, в теперешнем виде и не представляет достоинств, не блещет талантом и отпугивает странностями. Но они родились из искренней потребности обновить обветшавшее искусство, захватить в его рамки новое психологическое содержание и создать новые средства воздействия на человеческую душу. Кто откажет этому стремлению в разумности и праве на существование?»
Вас в одной газете назвали покровителем декадентства. — Имеются в виду строки из той же рецензии «Новостей дня»: «Символистическая драма начинает понемногу, пока робко, проникать и в русский театр. Почин принадлежит Петербургу, где у этого новорожденного направления имеется весьма влиятельный восприемник в лице А. С. Суворина».
О сочувствии Суворина декадентам записала в дневнике С. И. Смирнова-Сазонова: «Стал со мной спорить о декадентах. Он им сочувствует за искание новизны и неизвестного. Говорит, что на этом течении воспитается какой-нибудь гений» (ИРЛИ, ф. 285, ед. хр. 30).
Как «Выдержанный стиль» Потапенко? А «Биржевой крах»? — 12 декабря 1895 г. в театре Литературно-артистического кружка состоялись премьеры комедии И. Н. Потапенко «Выдержанный стиль» и одноактной шутки неизвестного автора <А. С. Суворина> «Биржевой крах». По сообщению «Нового времени» (1895, № 7110, 13 декабря), пьеса Потапенко имела успех, а шутка «Биржевой крах» «никого не заставила улыбнуться». По отзыву газеты «Новости» (1895, № 344, 14 декабря), пьеса Потапенко «не представляет никакого интереса», а «Биржевой крах», хотя пьеса и неудачная, была разыграна «живо, весело, местами даже талантливо».
Что касается моей драматургии ~ Не везет. — В первой половине декабря Чехов читал пьесу в Москве у Л. Б. Яворской. Об этом чтении вспоминала Т. Л. Щепкина-Куперник: «На чтение собралось много народу, обычная наша профессорско-литературная компания. Был и Корш, считавший Чехова „своим автором“ <…> И он, и Яворская очень ждали новой пьесы Чехова и рассчитывали на „лакомый кусок“. Я помню то впечатление, которое пьеса произвела. Его можно сравнить с реакцией Аркадиной на пьесу Треплева: „Декадентство“… „Новые формы“? Пьеса удивила своей новизной, и тем, кто, как Корш и Яворская, признавали только эффектные драмы Сарду и Дюма и пр., понравиться, конечно, не могла <…> Помню спор, шум, неискреннее восхищение Лидии, удивление Корша: „Голуба, это же несценично: вы заставляете человека застрелиться за сценой и даже не даете ему поговорить перед смертью!“ и т. п. Помню я и какое-то не то смущенное, не то суровое лицо Чехова» («Чехов в воспоминаниях современников». М., 1954, стр. 323). Тогда же Чехов дал рукопись «Чайки» Вл. И. Немировичу-Данченко. «Антон Павлович прислал мне рукопись, — вспоминал Немирович-Данченко, — потом приехал выслушать мое мнение.
Не могу объяснить, почему так врезалась мне в память его фигура, когда я подробно и долго разбирал пьесу. Я сидел за письменным столом перед рукописью, а он стоял у окна, спиной ко мне, как всегда заложив руки в карманы, не обернувшись ни разу, по крайней мере в течение получаса, и не проронив ни одного слова. Не было ни малейшего сомнения, что он слушал меня с чрезвычайным вниманием, а в то же время как будто так же внимательно следил за чем-то, происходившим в садике перед окнами моей квартиры; иногда даже всматривался ближе к стеклу и чуть поворачивал голову. Было ли это от желания облегчить мне высказываться свободно, не стеснять меня встречными взглядами, или, наоборот, это было сохранение собственного самолюбия? <…>
Что я говорил Чехову о своих первых впечатлениях, сказать сейчас трудно <…> очень вероятно, что я давал ему много советов по части архитектоники пьесы, сценической формы. Я считался знатоком сцены и, вероятно, искренне делился с ним испробованными мною сценическими приемами. Вряд ли они были нужны ему.
Однако одну частность я очень хорошо запомнил.
В той редакции первое действие кончалось большой неожиданностью: в сцене Маши и доктора Дорна вдруг оказывалось, что она его дочь. Потом об этом обстоятельстве в пьесе уже не говорилось ни слова. Я сказал, что одно из двух: или этот мотив должен быть развит, или от него надо отказаться совсем. Тем более если этим заканчивается первый акт. Конец первого акта по самой природе театра должен круто сворачивать положение, которое в дальнейшем будет развиваться.
Чехов сказал: „Публика же любит, чтобы в конце акта перед нею поставили заряженное ружье“.
„Совершенно верно, — ответил я, — но надо, чтоб потом оно выстрелило, а не было просто убрано в антракте“ <…>
Он со мной согласился. Конец был переделан» (Вл. И. Немирович-Данченко. Из прошлого. М., 1936, стр. 58–60).
Вероятно, и Суворин, прочитавший «Чайку», тоже находил в пьесе недостатки. Чехов переделал «Чайку». Первый ее вариант остается неизвестным.
