"В неверии, неволе, нелюбви…" * * * В неверии, неволе, нелюбви, В беседах о войне, дороговизне, Как сладко лгать себе, что дни твои — Еще не жизнь, а ожиданье жизни. Кто скажет, как наступит новый день? По-человечьи запоет ли птица, Иль молнией расколотая тень Раздастся и грозою разразится? Но той грозы жестоким голосам Ты весело, всем сердцем отзовешься, Ушам не веря и не зная сам, Чему ты рад и почему смеешься. ЧАБАН Чабан, коня поставив на приколе, Заснул, не закрывая глаза карего. Две-три кибитки в диком чистом поле. Над полем небо, а на небе — марево. Здесь рядом насыпь свежая с курганом, С могилами бойцов — могилы схимников. Здесь пахнет сразу и речным туманом, И горьким кизяком из темных дымников. Здесь медленные движутся верблюды, Похожие на птиц глубокой древности, И низкорослы, и широкогруды, Здесь люди полны странной задушевности. Здесь, кажется, нет края серой глине. Пустыня. Суховей поднялся надолго, И побелели корешки полыни, И пылью красная покрылась таволга. Пустынна степь, но за степною гранью Есть мир другой, есть новая вселенная! Вставай, беги, скачи к ее сверканью! Заснул чабан, заснула степь забвенная. Не так ли дремлешь ты, душа людская, Сухая, черствая… Но вспыхнет зарево, И ты сверкнешь — прекрасная, другая, Таинственная, как степное марево. ПЕРЕД МАЕМ Был царствия войны тяжелый год. В тот год весна к нам дважды приходила, А в третий раз она пришла в обход, Затем, что всюду стражу находила Безжалостной зимы. Был долог путь, И, поднимаясь медленно, светила Дрожали в сером небе, точно ртуть. Тельца и Близнецов мерцали знаки, Но в свете дня была густая муть, Как бы в глазах взбесившейся собаки. Три раза реки прятались во льду. Три раза полдни прятались во мраке. В ЭКИПАЖЕ Ветерок обдувает листву, Зеленеет, робея, трава. Мирно спят поросята в хлеву. Парни рубят и колют дрова. Над хозяйством большим экипажа Рвется дождика тонкая пряжа. Словно блудные дети земли, У причалов стоят корабли. Тихо. Изредка склянки пробьют, Огородницы песню споют. К сердцу берег прижал молчаливо Потемневшую воду залива. Край полуночный робко цветет, Да и где ему смелости взять? Только речь о себе заведет И не смеет себя досказать. Вот и песня замолкла сквозь слезы. Низко-низко гудят бомбовозы. Женский голос, красивый, грудной, В тишине продолжает скорбеть. Кто сказал, будто птице одной Суждено так бессмысленно петь, Так бессмысленно, так заунывно, Так таинственно, так безотзывно. РЕВОЛЮЦИЯ У самого моря она родилась. Ей волны о будущем пели. Как в сказке росла, то грозя, то смеясь, В гранитной своей колыбели. А выросла — стала загадкой живой. Сжимая мятежное древко, Сегодня — святая и кличет на бой, А завтра — гулящая девка. Цвела, как весна, колдовская краса. Казнила, гнала, продавала. Но вот заглянула колдунья в глаза — И ненависть к ней миновала. Морщинами годы легли на челе, И стоят иные столетий. И мы расплодились на бедной земле, Ее незаконные дети. И пусть мы не смеем ее понимать, — Ее осуждать мы не можем. За грешную нашу беспутную мать Мы головы с радостью сложим. В ТРИДЦАТЬ ЛЕТ Чтобы в радости прожить, Надобно немного: Смело в юности грешить, Твердо веря в Бога, Встретить зрелые года, Милой обладая, В эмпиреи иногда Гордо улетая, К старости прийти своей С крепкими зубами, Гладить внуков и детей Властными руками. Что мне преданность бойца, Доблесть полководца! К вам, смиренные сердца, Мысль моя несется. Пуле дать себя скосить, — В этом нет геройства. Вот геройство: погасить Пламя беспокойства, Затоптать свои следы И свое деянье, Потерять своей звезды Раннее сиянье, Но в потемках помнить свет Той звезды забвенной, — О, трудней геройства нет, Нет во всей вселенной! Так я понял в тридцать лет, В дни грозы военной. |
