СЕЗАНН Опять испортил я картину: Не так на знойную равнину Карьер отбрасывает тень. Пойду, стаканчик опрокину, Трухлявый, старый пень. А день какой заходит в мире! У землекопов в их трактире Неспешно пьют и не хитрят. Я с детства не терпел цифири, И вот — мне шестьдесят. Нужна еще одна попытка: Свет обливает слишком жидко Два яблока, что налились. Художник пишет, как улитка Свою пускает слизь. Сын пекаря Иоахима Мне говорит: "Непостижимо Полотен ваших колдовство". Я, дурень, плачу… Мимо, мимо, Нет рядом никого! Ко мне, — прости меня, Вергилий, — Как слезы к горлу, подступили Все неудачи долгих лет. "Довольно малевать мазиле!" — Кричат мне дети вслед. Я плачу. Оттого ли плачу, Что не могу решить задачу, Что за работою умру, Что на земле я меньше значу, Чем листик на ветру? Жизнь — штука страшная. Но в кисти Нет рабства, низости, корысти. Взгляни, какая вышина, Каким огнем бушуют листья, Как даль напряжена! БЕЛЫЙ ПЕПЕЛ А был ли виноват Небесный свод горелый, Когда его пределы Захватывал закат? Смотри: как пепел белый Снега кругом лежат. Созвучием стихов По энтропии прозы Ударили морозы, И тихий день таков, Как белизна березы На белизне снегов. Но я отверг устав Зимы самодовольной, Мне от снежинки больно: Она, меня узнав, Звездой шестиугольной Ложится на рукав. УТРЕННИЕ ПОКУПКИ Весенним ветром вздута, Покорна и громка, Мутнеет от мазута Чеченская река. Две светлые пичужки Уставились в нее, — Как будто для просушки Развешено белье. Мостом, почти лубочным, Иду в седьмом часу: Хочу купить в молочном Кефир и колбасу. У женщин тех окраин, Я с детства в это вник, Так резок, так отчаян И так отходчив крик. Мне душно. Загрудинный Я чувствую укол… Меняются картины: Я на базар пришел. Как время нас чарует, Какой везде уют, Когда земля дарует, А люди продают! Беру у бизнесменки Редиску и творог. На родине чеченке Пусть помогает Бог. Пусть больше не отправит Туда, где дни горчат, Пусть горя поубавит, Прибавит ей внучат, Пусть к ней заходит в гости Невидимым путем… И вот опять замостье, Пятиэтажный дом, И ты передо мною В гостиничном окне, Но только не усвою, — В окне или во мне? ПОРТРЕТ Семейный праздник, закипая, Шумит, сливается с движением весны, Лишь ты недвижно смотришь со стены, Непоправимо молодая. Но, если б ты была жива, Ужели бы закон свершился непреложный И, как у прочих, были бы ничтожны Твои заботы и слова? Сияет мне как откровенье Твоей задумчивой улыбки тихий свет, И если воскресенья мертвых нет, То наша память — воскресенье. ОБМАН Шаман был женщиной. Он скашивал Сверкающий зрачок, Грозил кому-то жесткой дланью, Урчал, угадывал, упрашивал, Ложился на песок И важно приступал к камланью. Предпочитая всем событиям Наполненность собой, Достиг он славы громогласной, Чаруя варваров наитием, И звонкой ворожбой, И даже сущностью двуснастной. Неистовствам отделки тщательной Внимал в толпе густой, Ненужный всем стоящим рядом, Пастух, ничем не примечательный, Но странно молодой, Со стариковским жгучим взглядом. ПОСЛЕ НЕПОГОДЫ Тихо. Но прошло недавно лихо: Пень торчит, как мертвая нога, Серая береза, как лосиха, Навзничь повалилась на снега. Скоро лес расчистят и расчислят И в порядок приведут опять… Кто-то говорил: "Деревья мыслят". Но ведь мыслить — значит сострадать, Это значит — так проникнуть в слово, Чтоб деянье в нем открылось вдруг, Это значит — помнить боль былого, Чтоб понять сегодняшний недуг, Это значит — не витиевато Выдумки нанизывать на нить, А взглянуть на горе виновато И свой взгляд в поступок превратить. |
