ВОЗЛЕ МИНСКА Возле Минска, в свете полнолунья, На краю лесного полустанка, Поводила бедрами плясунья, Пестрая красавица цыганка. Танцевала в длинной красной юбке, Хрипло пела в длинной желтой шали, И за неименьем душегубки, Немцы не душили — убивали. Там стрельба поляну сотрясала, Ржали кони, и кричали люди, А цыганка пела и плясала, И под шалью вздрагивали груди. Громкий ужас древнего кочевья, Молодые, старики и дети Падали на землю, как деревья, А над ними — песнь седых столетий. Темная земля в крови намокла, Нелюдь слушала, стреляла, злилась, Наконец и девушка замолкла И на лошадь мертвую свалилась. Сохранили и дубы, и вязы Оборвавшуюся песнь цыганки, И от них услышал я рассказы Про погибель кочевой стоянки. ЛЕСНОЙ УГОЛОК Здесь холмик перерезан Подрубленным стволом. Ручей пропах железом, Как человек — теплом. Как полотенце, мокнет Шоссе, прибита пыль, Вот-вот в ветвях зацокнет Соловушка-бобыль. Не каждому приятен Сей беспредельный лес, Да и не всем понятен Его удельный вес. Здесь и трава, и всхолмье, И дикий блеск воды, — Не темное бездомье, А свет всея звезды. А если глубже вникнуть, То в прели и в грязи Здесь может свет возникнуть Всея моей Руси. "Коровье дремлет стадо…" * * * Коровье дремлет стадо На травке луговой, Один бычок безрогий Мотает головой, И от реки прохлада Струится вдоль низин Проселочной дорогой, Где царствует бензин. Как телка, неподвижен Железный ржавый лом. Гараж и мастерские Рождают мнимый гром. К животным он приближен, Но не пугает их, Хоть голоса людские Грубее луговых. Я вспомнил, что когда-то Я тоже был бычком И на траву, безрогий, Ложился я ничком. Громов и их раската Понять хотел я суть, Вникая в гул тревоги И не страшась ничуть. ДВУЕДИНСТВО Есть двуединство: народ и религия, И потому что они сочетались, Правды взыскуя, отвергну вериги я И не надену ни рясу, ни талес. Нам в иероглифах внятна глаголица. Каждый зачат в целомудренном лоне. Каждый пусть Богу по-своему молится: Так Он во гневе судил в Вавилоне. В Польше по-польски цветет католичество, В Индии боги и ныне живые. Русь воссияла, низвергнув язычество, Ждет еще с верой слиянья Россия. Кто мы? Жнецы перед новыми жатвами, Путники в самом начале дороги. Будем в мечети молчать с бодисатвами И о Христе вспоминать в синагоге. "Есть ли жизнь в гончарной мастерской…" * * * Есть ли жизнь в гончарной мастерской, Там, где глиняные существа Обладают внешностью людской, Легкой забавляются строкой, Говорят ненужные слова. Но от них я славы не хотел (И быть может, в этом мой порок), Я мечтал избрать другой удел, — Стать душою для бездушных тел С помощью скрепленных рифмой строк. А строка моя произошла От союза боли и любви, Чтоб войти в бездушные тела, Чтобы чудно глина ожила От союза боли и любви. В НИЩЕЙ ХАТЕ В нищей хате, в Назарете… Сологуб Женщины в синих рубашках стоят у колодца. Светится скупо внизу Назарет. Вечер сухою и колкой прохладою льется. Но кое-где еще глиняный город нагрет. Женщина с полным кувшином спускается к хате. Плотник ячменные хлебы испек. Уголь истлел в очаге, а над люлькой дитяти Через открытые двери сгустился восток. Было б неплохо купить для светильника масло, — Где там: гроша не найдут бедняки. Но, чтоб младенец без страха заснул, чтоб не гасла Нищая хата, слетелись в нее светляки. "Вот и новый день глаза смыкает…" * * * Вот и новый день глаза смыкает, И его одела пелена, Но в душе моей не умолкает Негодующая тишина. Немоты надменная основа, Ты прочнее, чем словесный хруст, Но как трудно, стыдно прятать слово, Вырваться готовое из уст. |
