УТРО ПО ДОРОГЕ В ЛЕС Забудем о заботах книжных, О запылившихся трудах: Теперь дороже Нам снизки ласточек недвижных На телеграфных проводах И день погожий. Под кровлей раннего тумана Мне показалось: лес далек, Но он был ближе, Чем мысль, пришедшая нежданно, Чем этот легкий мотылек, Плясун бесстыжий. О чем же мысль пришла? О раннем Сиянии дерев и трав; О бесполезном Раздумье, слитом с умираньем; О том, что, мир в себя приняв, Мы в нем исчезнем. КРУГОЗОР Зеленое, мокрое поле овса С улыбкой — иль это смеется роса? — Взирает на утренние небеса. За полем, одетые в белый наряд, Березы свершают старинный обряд: Молитву они бессловесно творят. А дальше, за рощей, впадает река В другую реку, наклонившись слегка, И старшей подруги вода ей сладка. А дальше, где в гору идет колея, Глушилок-страшилищ торчат острия, А дальше, а дальше — Россия моя. Россия мздоимцев, Россия хапуг, Святых упований и варварских вьюг. И мерзко хмельных и угодливых слуг. И пусть по России прошелся терпуг, Россия — росою обласканный луг И памятный первый погромный испуг. ЯНВАРЬ, НОЧЬ Тяжелые белые шубы медвежьи На елях развесил Январь, И звездочка в небе, в бездонном безбрежье, Горит, как на барже фонарь. Я чужд этой ночи, и логову елей, И тропке, ползущей в снегу, И лишь фонарю, что горит еле-еле, Открыть свою тайну могу. Не знает зима, как ей быть с посторонним Со мной, с огоньком надо мной. Мы вместе угаснем, мы вместе утонем В безбрежной пучине ночной. МАЛИНОВКА Над грубым гуденьем вагонов Сияющий храм вознесен, Но вместо малиновых звонов — Малиновки сдавленный звон. О чем же грустишь ты, зорянка? О том, что покорствуем зря? О том, что пустая приманка — Лесное тепло сентября? О том, что хочу не другую, А эту дорогу топтать, И вместе с тобою тоскую О дерзости громко роптать. ЗИМНИЙ ЗАКАТ Вот я вижу тебя сквозь очередь, Где в былое пятятся годы, Соименница дерзкой дочери Сандомирского воеводы. Как привыкла ты, пообедали В метростроевской мы обжорке, На закате зимнем проведали Те, что помнила ты, задворки. Вот любуемся мы домишками И церквами Замоскворечья, На тебе, как на князе Мышкине, Тонкий плащ топорщил оплечья. О декабрьской забыв суровости, Мне своим говорком московским Сообщала старые новости О Бальмонте, о Мережковском. Притворились, что не заметили, Как над нами кружится стужа. Где присяжные? Где свидетели? Где Париж? Где погибель мужа? А порой от намека слабого Поднималась надменно бровка… Далека, далека Елабуга И татарская та веревка. В ЦАРСТВЕ ФЛОРЫ В стране деревьев и цветов лесных Я думаю о существах иных. Я думаю о близких существах, Осмысленных в цветах и деревах. Мне кажется, что легкая сосна — Та девочка, чья южная весна Пролепетала в отроческий час Мне первый и пленительный отказ. Мне кажется: акация, как мать, Откинула серебряную прядь, И говорят мне белые цветы: "Все правильно, мой мальчик, сделал ты". Я вижу старый искривленный дуб. Рисунок узнаю отцовских губ. Еще мгновенье — он уйдет во тьму, Сейчас не хватит воздуха ему. А кто стоит среди кустов и трав, А сам, как лес, как целый лес, кудряв? И ствол его, до самой купины Обугленный дыханием войны, Навеки, прочно в эту землю врос, Ничто ему ни вьюга, ни мороз, Всегда во мне, поныне с давних пор, Исследующий, требующий взор. Одетое душистою листвой, Мне деревце кивает головой, И я на голос двигаюсь ольхи, Читающей безумные стихи, И жаром араратского огня Два разных глаза веют на меня. В КАЛМЫЦКОЙ СТЕПИ 1. ДНЕМ В долине плоской, как доска, Чернеют овцы и собаки — Начертанные кем-то знаки Неведомого языка. Песок и солнце жгут их колко, А я пытаюсь их прочесть, Забыв про шифер и про жесть Степного пыльного поселка. Вдруг клинописному письму И я сумею научиться, Но смысл, который в нем таится, Я не открою никому. |
