Заснуть и не проснуться, Пока не прикоснутся Ко мне твои ладони И не постигну я, Что в мир потусторонний Мы вырвались из плена Земного бытия. Развеем, новоселы, Наш долгий сон тяжелый О том, что был я грешен, И перестану я, Твоей душой утешен, Разгадывать надменно Загадку бытия. КОНЬ Наросло на перьях мясо, Меньше скрытого тепла, Изменилась у Пегаса Геометрия крыла. Но пышна, как прежде, грива, И остер, как прежде, взгляд, И четыре крупных взрыва Под копытами дымят. Он летит в пространстве жгучем, В бездну сбросив седока, И разорванным созвучьем Повисают облака. "Доболеть, одолеть странный страх…" * * * Доболеть, одолеть странный страх, Догореть, докурить сигарету, Истребить себя, — так второпях В автомат опускают монету. Но когда и внутри и вокруг Обостряется жизни напрасность, У нее появляется вдруг Полудетская мрачная страстность. А потом начинается свет Где-то исподволь, где-то подспудно, Мысль прочнеет, как плоть, как предмет, И волнуется чисто и чудно. МГНОВЕНЬЕ Пустившись вечером в дорогу, Меж темных скал увидел неба Я головокружительный кусок. Как будто идолищу-богу, Молились горному отрогу И разжигали звезды алтари. Младенческое было что-то В сверкании вечерней бездны, И мир мне показался так высок, Что с плеч моих сошла забота, Я стал пригоден для полета, Как тот, что сообщил благую весть. Нездешнего прикосновенье Ожгло меня, и уходило Оно безмолвно, как песок в песок, Но я запомнил то мгновенье, Как помнят боль и откровенье И милую отцовскую ладонь. НА ТОКУ На току — молотильщик у горной реки, Остывает от зноя долина. "Молотите, быки, молотите, быки!" — Ударяя, свистит хворостина. И молотят снопы два усталых быка, Равнодушно шагая по кругу, Пролетают года и проходят века, Свой напев доверяя друг другу. "Молотите, быки, молотите, быки!" — Так мой праотец пел возле Нила. Время старые царства втоптало в пески, Только этот напев сохранило. Изменилась одежда и говор толпы, — Не меняется время-могильщик, И все те же быки те же топчут снопы, И поет на току молотильщик. ГОРОД ХВОЙНЫХ Я иду навстречу соснам Тихой улицей в лесу. За сараем сенокосным День разлил свою росу. Перебежчик-кот мурлычет Обо всем и ни о чем. Город хвойных здесь граничит С человеческим жильем. За единственное яство В простоте благодаря, Здесь, в лесу, не хочет паства Пастыря и алтаря. Я вступаю в город хвои Как изгой, инаковер, Одолев свое былое И языковой барьер. Кто же станет придираться, Попрекая чужака, Если сможет затеряться В вавилонах сосняка? НОЧЬЮ Высотные скворечники Поражены безмолвьем; Плеяды-семисвечники Зажглись над их становьем; И кажется: чуть-чуть привстань, И ты коснешься света Луны, пленительной, как лань На бархате завета. О ясность одиночества, Когда и сам яснеешь, Когда молиться хочется, Но говорить не смеешь! Ты царь, но в рубище одет, И ты лишился власти, И нет венца, и царства нет, А только счастье, счастье! "Ты мысль о мысли или скорбь о скорби?.." * * * Ты мысль о мысли или скорбь о скорби? Ты в воздухе, в воде или в огне? Ты в алтаре? У лопаря ли в торбе? Иль вправду царствие Твое во мне? Но где ж его границы и заставы? Где начинаюсь я? Где Твой предел? Ужель за рубежом Твоей державы Я — кость и мясо, тело среди тел? Не я ли, как и Ты, невидим взору? Не я ль в Тебе живу, как Ты во мне? Не я ль, озлясь, испепелил Гоморру И говорил, пылая в купине? |
