ЕРЕВАНСКАЯ РОЗА Ереванская роза Мерным слогом воркует, Гармонически плачет навзрыд. Ереванская проза Мастерит, и торгует, И кричит, некрасиво кричит. Ереванскую розу — Вздох и целую фразу — Понимаешь: настолько проста. Ереванскую прозу Понимаешь не сразу, Потому, что во всем разлита — В старике, прищемившем Левантийские четки Там, где брызги фонтана летят, В малыше, устремившем Свой пытливый и кроткий, Умудренный страданием взгляд. Будто знался он с теми, Чья душа негасима, Кто в далеком исчез далеке, Будто где-то в эдеме Он встречал серафима С ереванской розой в руке. АРАРАТ Когда с воздушного он спрыгнул корабля, Потом обретшего название ковчега, На почву жесткую по имени Земля, И стал приискивать местечко для ночлега, Внезапно понял он, что перед ним гора. С вечерней синевой она соприкасалась, И так была легка, уступчива, щедра, Что сразу облаком и воздухом казалась. Отец троих детей, он был еще не стар, Еще нездешними наполнен голосами. Удачливый беглец с планеты бедной Ар, На гору он смотрел печальными глазами. Там, на планете Ар, еще вчера, вчера Такие ж горные вершины возвышались, Как небожители, что жаждали добра, Но к людям подойти вплотную не решались. Все уничтожено мертвящею грозой Тотальною!.. А здесь три девки с диким взглядом К трем сыновьям пришли с неведомой лозой: Ученый Хам назвал растенье виноградом. А наверху олень и две его жены, Бестрепетно блестя ветвистыми рогами, Смотрели на него с отвесной вышины, Как бы союзника ища в борьбе с врагами, Как бы в предвиденье, что глубже и живей Мир поразят печаль, смятение и мука, Что станет сей корабль прообразом церквей, Что будут кланяться ему стрелки из лука… Отцу противен был детей звериный срам, И словно к ангелам, невинным и крылатым, Он взоры обратил к возвышенным холмам, И в честь планеты Ар назвал он Араратом Вершину чистую… А стойбище вдали Дышало дикостью и первобытным зноем. Три сына, повалив трех дочерей земли, Смеялись заодно с землей над ним, над Ноем. ВОЖАТЫЙ КАРАВАНА Подражание Саади Звонков заливистых тревога заныла слишком рано, — Повремени еще немного, вожатый каравана! Летит обугленное сердце за той, кто в паланкине, А я кричу, и крик безумца — столп огненный в пустыне. Из-за нее, из-за неверной, моя пылает рана, — Останови своих верблюдов, вожатый каравана! Ужель она не слышит зова? Не скажет мне ни слова? А впрочем, если скажет слово, она обманет снова. Зачем звенят звонки измены, звонки её обмана? Останови своих верблюдов, вожатый каравана! По-разному толкуют люди, о смерти рассуждая, Про то, как с телом расстается душа, душа живая. Мне толки слушать надоело, мой день затмился ночью! Исход моей души из тела увидел я воочью! Она и лживая — желанна, и разве это странно? Останови своих верблюдов, вожатый каравана! ЧЕШСКИЙ ЛЕС Готический, фольклорный чешский лес, Где чистые, пристойные тропинки Как бы ведут нас в детские картинки, В мануфактуры сказочных чудес. Не зелень, а зеленое убранство, И в птичьих голосах так высока Холодная немецкая тоска, И свищет грусть беспечного славянства. Мне кажется, что разрослись кусты, О благоденствии людском заботясь, И все листы — как тысячи гипотез И тысячи свершений красоты. Мальчишка в гольфах, бледненький, болезный, И бабка в прорезиненных штанах В своем лесу — как в четырех стенах… Пан доктор им сказал: "Грибы полезны". Листву сомкнули древние стволы, Но расступился мрак — и заблестели Полупустые летние отели И белые скамейки и столы. А там, где ниже лиственные своды, Где цепко, словно миф, живет трава, Мне виден памятник. На нем слова: "От граждан украшателю природы". Шоссе — я издали его узнал Сквозь стены буков — смотрит в их проломы. "Да, не тайга", — заметил мой знакомый Из санатория "Империал". Веками украшали мы природу Свою — да и всего, что есть вокруг, Но стоит с колеи упорной вдруг Сойти десятилетью или году, Успех моторизованной орды, — И чудный край становится тайгою, Травой уничтожаются глухою Возделанные нивы и сады, И там, где предлагали продавщицы Пластмассовых оленей, где отель Белел в листве, рычит, как зверь, метель И спят в логах брюхатые волчицы. |
