7–9. СТИХИ О МОСКОВИИ 1. «Зима. Морозный на щеках румянец…» Зима. Морозный на щеках румянец. Медвежий храп в сугробах. Волчий вой. Как путешественник и чужестранец, В дневник записываю путевой С пейзанами в харчевнях разговоры. Поет на петлях дверь, клубится пар, На окнах леденистые узоры, И песенку заводит самовар. А люди — великаны, бородатый Знакомый с чернокнижием народ; Войдут — садятся, бороды лопатой, И чашка водки по рукам плывет. Проезжий поп — о вере: стол дубовый Гудит, в огне лохматом голова, Текут из рукописных часословов Латынью варварской его слова, Но, хлопая ладонью по мушкетам, Разбойники глядят, как темный лес, И с петушиным пеньем, пред рассветом, Седлать коней уходят под навес… Зачем же тихим, тихим океаном Душа разбойничья здесь назвалась, Гостеприимным паром и туманом С мороза в теплых горницах дымясь? Скорей, скорей — все дальше! Зимней стужей Мечту вздувает ветер. Снег валит. Из снеговой стихии неуклюжей Огромная страна ко мне летит. 2. «Ну вот — приехали, и кони — в мыле…» Ну вот — приехали, и кони — в мыле, Земля качается, как колыбель, Я говорил, волнуясь, о светиле, Что каждый день встает из их земель. Смеялись добродушно московиты: — Зима у нас, ослепли от лучин… — Но видел, что гордились домовитым Кремлем и ростом сказочным мужчин. А солнце! — розовое спозаранок — Рукой достать! Какая красота! Вот почему в глазах московитянок Волнует голубая теплота. Как полюбил я русские рубашки, За чаем разговоры про народ. Под окнами трещит мороз, а чашки Дымят, и голос мне грудной поет, И колокольни, хором надрывая Всю нежность бархатных колоколов, — Как жалоба прекрасная грудная На пышные сугробы зимних снов. 3. «А утром пушки будят странный город…» А утром пушки будят странный город, Весь розовый, в дыму и в серебре, И вспоминают Индию соборы, Грустят о нежной бронзовой сестре. Там пальмовая роща снегу просит, Морозов ледяных и теплых шуб, Все снятся ей крещенские заносы, Медвежий храп и дым московских труб. Озябла стража в инее мохнатом, Скрипят полозья, и бежит народ, На башенных кремлевских циферблатах Страна векам тяжелый счет ведет. И за прилавком, щелкая на счетах, Поверх очков блюдет свои права, Считает миллионами пехоту Завистливая мудрая Москва. И я пою на путеводной лире, Дорожные перебирая сны, Что больше нет нигде в подлунном мире Такой прекрасной и большой страны. 10. БЕГСТВО
Пропели хриплым хором петухи — Взволнованные вестники разлуки, И мы, прервав беседу и стихи, Седлали лошадей, грузили вьюки. Мы тронулись. Флоренция спала — У темных городских ворот солдатам: «Нас задержали поздние дела, Теперь мы возвращаемся к пенатам»… И на горбатый мост в галоп, а там — Оливковыми рощами, холмами. Шумел в ушах печальный воздух драм, И ветер путевой играл плащами. Так мы летели мимо деревень, В харчевнях прятались на сеновале — Внизу сержанты пили целый день, Хорошеньких служанок целовали, А к вечеру — над крышей стаи птиц. И розовело северное небо. И, побледнев от скрипа половиц, Трактирщик приносил вина и хлеба. И ты заплакал, как дитя, навзрыд, Ты вспомнил дом суконщика, ночную Погоню вспомнил, цоканье копыт, И родину прекрасную слепую… 11. ЛЮБИМИЦА Не оглядываясь на подруг, Панику в рядах пернатых сея, Ты взлетаешь, вырвавшись из рук. Ты ли это, милая Психея? Ты взлетаешь, горячо дыша. Разве нам лугов зеленых мало? Помнишь ли, как в полдень, не спеша, Ты пшеничные поля пахала? Ну куда тебе такой летать, Ну куда такой нерасторопной И привыкшей почивать — Да по рытвинам четырехстопным? Но по берегу житейских вод, На речной песок роняя пену, Увеличивая мерный ход, Вылетаешь на арену. Закусив до боли удила, На ветру огромных расстояний, Разгораясь до бела В грохоте рукоплесканий, Первою приходишь ты к столбу, Падаешь, храпишь, бока вздымая, Загнанная лошадь молодая С белою отметиной на лбу. |
