227. ИДИЛЛИЯ Мы жили под сенью оливы, Среди виноградников, хижин И каменных круглых колодцев. В том домике под черепицей, В котором весь день было солнце, И глупые осы летали Над медом, над банкой варенья, Над книгами и над цветами Повсюду разбросанных платьев. Мы утром ходили за хлебом, И в городе смуглые дети, Романские арки и церкви Нам напоминали о дальнем И прочном двенадцатом веке. Дорога лежала долиной, Где овцы курчавой отарой, Позванивая бубенцами, Щипали траву под надзором Косматых и рыжих овчарок, И запах овечьего сыра Мешался с душистой лавандой. Налево от нашей дороги Холмы голубели, а справа Сияло зеленое море. И ты говорила: — Смотрите, Как эти холмы голубые Похожи совсем на ландшафты, Огромной музейной картины! Я тоже смотрел с удивленьем На эти холмы и на море, На парусник на горизонте, На домики горных селений, Потом на тебя, на худые Прелестные руки в загаре, И мне было грустно при мысли, Что вся эта прелесть истлеет, Растает, как дым, как виденье, Что в буре погибнет кораблик И домики в прах превратятся, А нам от минутного счастья Останется только могила… Но ты беззаботно смеялась: Зеленый усатый кузнечик, В плену у тебя на ладони, Сидел, как складная игрушка. А вечером под абажуром Скупой керосиновой лампы, Где бабочки трепетно бились, Мы вместе с тобою читали Печальную книгу о Риме, И Рим нам казался высоким Жилищем богинь и героев. Средь варварских кликов, средь бедствий, Уже озаренный пожаром, Прекрасный и мраморный город Клонился, как солнце, к упадку. Но все застилалось туманом — Вселенная, комната, книга, И тонкие смуглые руки Весь гибнущий мир обнимали. Париж. 1932 228. УРНА С печальной улыбкой Она говорила: — Какое нам счастье Дано: до могилы Быть в этом блаженном И горестном мире, Где лозы в долине И снег на Памире… Она утешала: — И самое горе Прекрасно! А солнце — Как праздник! И море… Но гибельный кашель Душил напоследок. Цвел странный румянец Под вздохи соседок. Как все: со слезами, С мечтами о рае, В отчаяньи руки Над бездной ломая. Так роль приближалась К закату финала, И лебеди плыли По глади канала. И только афиша И мраморной урны Прелестная форма Напомнят средь бурной И суетной жизни О пламени тела, В котором, как ангел, Душа леденела. Прохожий, подумай О небе за тучей, О женских надеждах Под ивой плакучей. 229. ЗИМА
На зимнем окошке у Блока Хрустальная роза цвела, Орел над аптекой высоко Расправил два черных крыла. Прекрасная Дама смотрела Сквозь слезы на шедший с небес На снег бертолетово-белый, На черные ветви древес. Дымились над каждой квартирой Дымки благодетельных труб, В морозном лесу под секирой Звенел государственный дуб, Звенел на морозе столетий И медленно падал в сугроб, И топал, как в детском балете, Медведь косолапый: топ-топ. Но буря дохнула жестоко На льды фантастических зим — На зимнем окошке у Блока Растаяла роза, как дым. Париж. 1931 230. ДУША НА ВИНОГРАДНИКЕ 1 О муза, ты мнила Быть ангелом тут И вдруг полюбила Терпенье и труд. Стихи о пшенице, О тучных волах, О маленьких жницах И о пастухах, Влюбилась в амбары, Где хлеб, как свинец, В точила, в отары Курчавых овец. Но это обилье, И житницы, мед, И мельничьих крыльев Скрипучий полет, И сей виноградник — Нам только даны, Как сцена, как задник Богатой страны, Как мир декораций, В котором душа, Рукою горячей Снопы вороша, Живет и вздыхает, Обманутый Крез, Сквозь сон вспоминает Сиянье небес… |
