162. «Жизнь наша как луг, где скосили…» Жизнь наша как луг, где скосили Былинки железной косой. Как партия в шахматы. Или Как битва, где умер герой. И в жизненной битве едва ли Закован в броню человек, И пусть мы игру проиграли И даже умолкнем навек, Но в битве имеет значенье Не гибель, не раны, не страх. А то лишь, за что мы в волненье С оружием гибнем в руках. 1941 163. ПОЭМА О СЫРЕ Земной кусочек сыра, Ты баснословным стал. Ты — весь в слезах и дырах — Взошел на пьедестал. Ты доказал Европе, Что брюхо выше лир, Что стройной антилопе Предпочитают жир. Европа, ты у лавки Средь кумушек других Шептала в этой давке Полузабытый стих, Ждала с большим волненьем Трагичного конца, Смотрела с умиленьем В глазища продавца. Вдруг, может быть, ворона Раскроет глупый рот, И сыр, а не корона На землю упадет? Как принц — кусочек сыра: В сиятельных глазах. Как плащ поэта: в дырах, Воспетый мной в стихах. 1941 164. «Жизнь — это счастье. В синюю полоску…» Жизнь — это счастье. В синюю полоску То платье, где оно живет. Пуст парикмахер римскую прическу Придумает, тебя завьет! Пусть будет мир шуметь зеленым древом На берегу того ручья, Где рыбка в сказке приплывает к девам И тихо плещет жизнь твоя! Пусть будут как органные рыданья Губной гармоники лады, Пусть птичьим шумом, ветром и дыханьем Наполнятся твои сады! Пусть нажимают медные педали И раздувают в кузницах мехи; Будь музыкой в большом концертном зале, Чтоб написали о тебе стихи! 1945 165–166. ЛИРИЧЕСКИЙ ТЕАТР 1. «Я — зритель. Я — слушатель пенья…» Я — зритель. Я — слушатель пенья. Огромный спектакль предо мной: Прекрасная драма творенья, Где гибель, но свет голубой. Я в лучшем театре вселенной Сполна заплатил за билет, За зрелище это, за тленный Свой праздник, за несколько лет. Я — в кресле из красного плюша, Я в зрительном зале, дружок, Где все голубое, где суша — Подмостки, а море — пролог. Мы слушаем в виде вступленья Высокую музыку гор. Зеленых деревьев смятенье Средь бури родил режиссер… 2. «Жизнь — ветер, листок и орешек…»
Жизнь — ветер, листок и орешек. Живи, мой дружок, на горе, И много букашек и пешек Участвуют в этой игре. А страшный финал — это слезы Над спящей в гробу красотой, Но лишь катастрофа средь прозы Вдруг делает жизнь высотой! О, ты отлетаешь навеки! Вокзал полон дыма и роз! Рыданий хрустальные реки Текут! И трубит паровоз! И в этих безмерных утратах Я маленькой пешкой стоял На черных и белых квадратах Вокзальных и шахматных зал. 1941 167. «Не требуйте от глупой птицы…» Не требуйте от глупой птицы, От курицы, чтоб этот жир Вдруг стал подобием орлицы И с облаков взглянул на мир. Ей жить приятно за оградой, В курятнике, вдали от бед, Ей небо кажется громадой, Где милых куч навозных нет. Вполне довольна прозябаньем Ее куриная душа, По мнению ее — страданье Не стоит медного гроша. Она не знает в упоенье, Что в лаврах ей, но не в венке, В ближайшее же воскресенье Вариться в суповом котле. 1940 168–169. ИЗ ГОЛУБОЙ ТЕТРАДИ 1. «Всю ночь под лампочкой убогой…» Всю ночь под лампочкой убогой Он пишет и читает вслух. Его владенья — стол трехногий С чернильницею, полной мух. Но в темноте он воспевает Блаженный солнечный восход, И муза нежно отирает Со лба пылающего пот. 2. «Значит, ты не червь, не раб, не прах…» Значит, ты не червь, не раб, не прах, Если ты страдаешь так, созданье, Если слезы на твоих глазах И обуглен рот, твое дыханье… 1939 |
