107. «Где теперь эти тонкие смуглые руки…» Где теперь эти тонкие смуглые руки, Жар пустыни и тела счастливого зной? Где теперь караваны верблюдов и вьюки, Где шатры и кувшины с прекрасной водой? Ничего не осталось от счастья в Дамаске: Караваны верблюдов ушли на восток, И резинка на розовой женской подвязке Натянула на стройную ногу чулок. Но ты плачешь и в мире холодных сияний Говоришь, что тебе как родная сестра — Эта женская страсть аравийских свиданий, На соломе и в тесном пространстве шатра. 1936 108. «Как нам не надоело это…» Как нам не надоело это: Не кровь, а сахарный сироп, Не страсть, а легкость пируэта, Не смерть, а поза. Где же гроб? Жизнь трогательнее, больнее, Печальнее во много раз, Как страшно: в инее аллея! Ну что ж, пора! Который час? Жизнь — это слабый голос в хоре, Сердцебиенье наверху В последнем с музой разговоре И пуля жаркая в паху. О, как невыразимо это — Россия и предсмертный пот, Страданья мужа и поэта В стране, где вечный снег идет. 1936 109. «Зима на сердце у поэта…» Зима на сердце у поэта, И слышен муз озябших плач, А ты еще в загаре лета, У моря, где играли в мяч. Теперь ты снова в платье тесном, В закрытом платье городском Все вспоминаешь о небесном Соленом воздухе морском. И вижу море — путь опасный Для кораблей, сердец и лир, И тот спокойный и прекрасный, Безоблачный счастливый мир — Мир девушки и христианки, Куда дороги вовсе нет Для легкомысленной беглянки, Для музы, для тебя, поэт… Зима, а я услышал скрипку, Залив увидел, как дугу, Тебя, как золотую рыбку, Лежащую на берегу. 1936 110. «Прислушайтесь к органу мирозданья…» Прислушайтесь к органу мирозданья, К хрустальной музыке небесных сфер. Пищит комар, и голосок созданья Вливается в божественный размер. Пчела гудит гитарною струною, Поет на виадуке паровоз, И в небе над счастливою землею Мильоны птиц, кузнечиков и ос! Как раковину розовую, к уху Прижмите горсть руки — о, шум какой! Старайтесь уловить вдали по слуху, Как бьется мира целого прибой. Нельзя ли, кумушки, хоть на мгновенье О маленьких делишках помолчать: Мы ангела в эфире ловим пенье, А музыке небес нельзя мешать. 1936 111. УТРО
Ты — городское утро. Косо Лежащий на паркете свет. Ты — кофе с булкой, папироса И шорох утренних газет. Вода обильно льется в ванной — Источников и труб напор, Где полочка — ледок стеклянный, А кафели — сиянье гор. И даже голос неприличный Стал звонким баритоном вдруг, И запах мыла земляничный Напомнил запах детских рук. С утра за наше счастье битва И сборы к трудовому дню, Скользит, оружье римлян, бритва Вдоль по точильному ремню. И вот, слетев к пчелиным стаям, С небес, как в розовом меду, Прекрасным расцветает раем Земное дерево в саду. Зачем такие этим сливам, Варенью, райские цветы? Но будь нарядным и счастливым Средь хлопотливых пчел и ты, Чтоб сдать в народные амбары Пшеницу солнечных холмов, Для радостной души товары И полные мешки стихов. В чернильницу перо стальное Ты обмакни по мере сил: Навеки дерево сухое Садовник мира осудил. 1935 112. «Жестокая мудрость природы…» Жестокая мудрость природы: Червь лист пожирает в тоске, Сам гибнет от птичьей породы, А птица трепещет в силке. Ты мне закрываешь руками Глаза, ничего больше нет. Сквозь пальцы с твоими духами Сливается розовый свет. С какой материнской заботой Ты прячешь весь мир от меня, Боишься силками, охотой Нарушить сияние дня. Позволь мне взглянуть на страданье, Ведь где я увижу потом Жестоких охот ликованье? Нет бедствий в краю гробовом. 1936 113. «Какие выбрать слова…» Какие выбрать слова В словесном море? Рычанье льва Или паузы в разговоре? Чтобы и ты пролила Прекрасные слезы, Красавица без тепла, Бумажная роза. Чтобы и ты надо мной, Над моими стихами Разразилась грозой, Горошинами-слезами. Но у куклы фарфоровой нет Ни сердца, ни боли, ни сына, Для куклы небо — паркет, А слезы — из глицерина. 1936 |
