216. СТРОФЫ Твой черный плащ и Луна — гитарный строй, Твой замок в лунной чаще Под розовой луной. Твои во сне пейзажи Хрустальных зимних стран, То Африки миражи, То Англии туман. Погиб кораблик смелый, Что наше счастье нес, Мелькал платочек белый В тумане женских слез. Как дым валил чудесно Из пароходных труб, Как музе в мире тесно, Как воздух буден груб. От сладкого волненья Едва-едва дыша, Бросалась в приключенья Чернильная душа. О, сладок дым свободы Для ветренных сердец, Но каменной природы Забвенье, как свинец. 217. «Струится твой голос, как струи…» Струится твой голос, как струи В холмистой прелестной стране, Но после твоих поцелуев Особенно кажется мне Печальной и тленной земная Пленительная красота, Особенно черной ночная Безлунных ночей чернота. Средь горестных слез и вздыханий, Как бедный усталый пловец, Как жалкий корабль в океане, Я к небу приплыл наконец. Париж. 1931 218. «Нас не было, мы на земле не жили…» Нас не было, мы на земле не жили, И на высоком корабле судьбы Мы в Африку туманную не плыли, Не стлался за кормою дым трубы, И голос ангельский не пел над нами, В небесных рощах не гостили мы — Не расстается ангел с небесами И не бывает пальм среди зимы. Нам никогда никто не пел о счастье И этих рук худых не целовал, Не любовался этим черным платьем, И не надела ты его на бал. Нам не казался мир печальным садом При скудном свете городской луны, И не катились слезы крупным градом Из этих глаз, из этой тишины. Прекрасным заревом туберкулезным Не вспыхнул мрамор твоего лица, И воздухом хрустальным и морозным Душа не надышалась до конца. Париж. 1931 219. «Еще мы не знаем, не смеем…» Еще мы не знаем, не смеем. Еще мы сказать не умеем О многом, о том, что хотим. Небесная родина — дым. Еще не стихи, а туманы, Но рифма слетает ко мне И в черные, черные страны Уводит меня, как во сне. К каким-то прелестным рукам, К каким-то иным берегам, К печальным и лунным холмам, Но счастье мое и не там. Париж. 1931 220. «По-прежнему шепчет нам Гамлет…»
По-прежнему шепчет нам Гамлет О злых и презренных врагах, Витает в высоком раздумьи С раскрытою книгой в руках. Все так же склоняются ивы Безмолвно — над черной водой, Все так же Офелия руки Заламывает над судьбой. Все так же звучит сатанинский Актерский заученный смех И руки ломает актриса. Все — яд, преступление, грех… Расплакаться в черном театре Готова простая душа Над участью датского принца, Едва от волненья дыша. И вдруг просыпается в сердце Забытая нежность к нему, Такая прекрасная жалость Ко всем и к себе самому. Париж. 1931 221. ЛИРА Среди равнодушного мира, Не перекричав глухоты, Безмолвствует робкая лира, И музыка дремлет, как ты. Так Лермонтов в узком мундире Жил в царстве указов и слез, Так ангел летел и в эфире К нам душу беспечную нес. А здесь только лепет и вздохи И жалобы, темень в окне, Судьба. Только жалкие крохи Небес, отраженных на дне. Здесь только дожди и прохожий На улице, вздох на мосту, Здесь нет ничего, что похоже На ангельскую красоту. Но чем безотрадней, печальней Судьба и чем жребий страшней, Тем чище, теплей, музыкальней Твой голос поет для людей, Чем неотвратимей дыханье Конца над нелепой судьбой, Тем выше и выше сиянье — О, лира небес, — над тобой. 222. В МИХАЙЛОВСКОМ Печальная страница — дождливый день, Дубравы, нивы, облачная сень. А завтра — вновь неугомонный дождь И голубой туман дубовых рощ. Все то же: нивы, ветер, небосклон И северный голубоглазый лен, И в хижинах роенье черных мух, И на сырых лугах гусиный пух. ></emphasis> Дорога. Царство золотых берез — Подобье женских вздохов, женских слез. Рябины. Милый деревенский дом И лужа на дворе перед окном. Стоит гумно в пленительном дыму, Скрипучие возы ползут к нему. Но затопили печи в дыме муз, Бильярдный шар летает мимо луз, И вот и голос няни за свечой О море и о рыбке золотой. ></emphasis> Под этой крышей в сельской тишине Всю ночь перо металось, как в огне. Он бурю в море жизни воспевал, Прекрасную свободу призывал, Чтоб в холоде морозном умереть, Чтоб ангелом курчавым улететь, Чтоб наконец свои глаза закрыть, Чтоб грешный мир на небе позабыть. Париж. 1931 |
