198. ШУТ Позвякивая бубенцами, Придворных тучных развлекать, На чердаке под небесами На досках, на боку, вздыхать, И тяжелей свинца паренье Высокого большого лба И легкой синевы давленье Для позвоночного столба. А в этом искривленном теле, Меж двух горбов, глупцов смеша, Как бабочка в глухом уделе, Живет небесная душа. Она о небе не жалеет, Забыла райское житье, С упрямой нежностью лелеет Жилище страшное свое, И на потеху важным дурам В дворцовой зале расписной Все плачется за каламбуром, За погремушкой шутовской. Париж. 1928 199. «В чаще балок всползает по блокам…» В чаще балок всползает по блокам Синева бутафорских небес, Театральные плотники боком Тащат черный шекспировский лес. А у вешалок в радостном гаме, В смутном гуле оркестровых труб Пахнет жаркой охотой, зверями, Синим воздухом девичьих труб. Но бушуют смычки, как пшеница, И над бездной партера ночной В ложах розы, как в душных теплицах, Дышат медной и струнной грозой. Ветер аплодисментов — опора: Под рывки опрокинутых нот И за палочкою дирижера Вы взлетаете с ветром, и вот Мы завидуем легкости этой, Этой призрачной райской стране, Где за рампой, в обилии света, Вы живете в раю, в полусне. 200. «В лазурь отлетаем мы оба…» В лазурь отлетаем мы оба: Вот перекликаемся мы В безлиственных рощах, в сугробах Туманной и нежной зимы. И в этом приснившемся мире, Где райские пальмы, как дым, Нам сладко кружиться в эфире, Летать по холмам голубым. Я плакать готов над находкой, Над шорохом длинных ресниц — Прославим за лирной решеткой Прекраснейшую из темниц! Но я заблудился в туманах Лирического бытия, В холмистых и призрачных странах Любовь погибает моя, И только во сне, за стеною, Мне голос хрустальный поет, За ангельскою синевою Душа Ваша тает, как лед. 201. ДАНСИНГ
Бьется сердце, как маленький ад, В пекле негры вращают белками, Африканские пальмы шумят Над пылающими головами. Но, плененная странной зимой, Черным холодом смокингов бальных, Вы живете в стране ледяной — За пределами окон хрустальных — И в туманных канадских мехах, За фальшивым полночным румянцем Ждете солнца любви. В этих льдах Нестерпимо дышать чужестранцам. Мы летим по паркетным волнам, Уплывает земля! Саксофоны Возвещают томительно нам Розовеющие небосклоны. Так в холмистой блаженной стране, Где холодные звезды мерцают, В адской стуже к далекой весне Хрипловатые трубы взывают. Париж. 1929 202. СОН Взлелеял нас северный воздух, Но вот и душе ледяной Приснилась Аравия — звезды, Пустыня и шар голубой. Как лермонтовский амфибрахий, Плывет караван при луне, Колышется в пепельном прахе, В песчаных сугробах, во сне. Как страусовые плюмажи, Качаются пальмы в бреду. Вздымаются башни миражей, И плещут фонтаны в саду. Мы призрачных поим верблюдов В журчаньи лирических рек, Разводим костер, — и на грудах Циновок, подушек и нег — Мы смотрим на женщин Пальмиры С кувшинами на головах, На чернобородых эмиров За чтеньем в кальянных дымах. В фарфоровых чашечках — кофе, Ревет в отдалении лев… Блаженные плавные строфы Читают они нараспев. И смуглые женские руки, Раздвинув завесы шатра, Пылают, томятся в разлуке, Заломленные до утра. Но вновь в голубые сугробы Уходит ночной караван, — Как черное небо за гробом, Приснились глаза Ваши нам. Париж. 1929 203. АМЕРИКАНКА Голубея от сажи белками, Кочегары мечтают в огне, В черных тропиках угольной ямы О прохладе морской, о луне. Души жаждут эфира, озона, И в летейском табачном дыму Вспоминали мы воздух Гудзона, Звезды прерий и розы в чуму, Но, вращаясь, как звездные сферы, Повернулась хрустальная дверь, С легким запахом тленья и серы Гаснет солнце, как спичка: теперь На туманном ночном пакетботе, В атлантических синих горах, Вы к своим небоскребам плывете, Милый берег покинув в слезах. Как прекрасный трагический парус, Черный плащ за плечами шумит. Вал трепещет за ярусом ярус, В адских топках ревет антрацит, Вот уже погружаются в бездны И верхушки деревьев! И мир Затуманен слезою небесной В стаях птиц и в стенаниях лир. В этих жалобных кликах разлуки Отплывает земля — наш приют, Простираются с берега руки И, как веслами, воздух гребут. Париж. 1929 |
