Да, забыл. В момент, когда Берия поднялся и я заломил ему руки, тут же скользнул по бедрам, чтобы проверить, нет ли пистолета. У нас на всех был только один пистолет. Второй взяли уж не помню у кого. Нам же не говорили, зачем вызывают в Кремль. Поэтому приехали невооруженными. Но и Берия, оказывается, не взял пистолета. Когда Берия встал, я смахнул его набитый бумагами портфель, и он покатился по длинному полированному столу».
Генерал Москаленко:
- «Все это произошло так неожиданно для Берии, что он полностью растерялся. При аресте в его портфеле был лист бумаги, весь исписанный красным карандашом — «Тревога, тревога, тревога», и там много раз повторяется это слово па листе бумаги.
Видимо, когда начали говорить о Берии на заседании да еще критиковать его действия, он сразу почувствовал опасность и имел в виду передать этот лист охране Кремля.
Кроме членов Президиума Булганина, Маленкова, Молотова и Хрущева, по-видимому, никто не знал и не ожидал ареста Берии.
После всего происшедшего заседание длилось еще минут 15—20, потом все члены Президиума ЦК и Жуков уехали домой. Остались мы, пять человек: я, Батицкий, Баксов, Зуб и Юферев с глазу на глаз с Берией. Снаружи, со стороны приемной, все двери охраняли т. Брежнев, Гетман, Неделин, Пронин и Шатилов.
Берия нервничал, пытался подходить к окну, несколько раз просился в уборную, мы все пять человек с обнаженным оружием сопровождали его туда и обратно. Видно было по всему, что он хотел как-то дать сигнал охране, которая всюду и везде стояла в военной форме и в штатском платье, но с оружием. Долго тянулось время, мы были голодны, помощник Маленкова Суханов был все время в приемной и организовал чай. Но темнота все еще не наступала, чтобы вывезти Берию из Кремля незаметно.
В ночь с 26 на 27 июня, примерно около 24 часов, с помощью Суханова (помощника Маленкова) я вызвал пять легковых машин ЗИС-110 с правительственными сигналами и послал их в штаб Московского округа ПВО на ул. Кирова. К этому времени по моему распоряжению было подготовлено 30 офицеров-коммунистов штаба округа под командованием начальника оперативного управления полковника т. Ерастова. Все они были вооружены и привезены в Кремль без проверки на пяти машинах и, как только прибыли, сразу же заменили охрану в Кремле внутри здания, где под охраной находился Берия. После этого, окруженный охраной, Берия был выведен наружу и усажен в машину ЗИС-110 на среднее сиденье. Двумя этими машинами мы проехали без остановки через Спасские ворота и повезли Берию на гарнизонную гауптвахту г. Москвы...
Хрущев:
- «Тут же мы решили назавтра или послезавтра, так скоро, как это было технически возможно, созвать пленум ЦК, где и поставить вопрос о Берии. Одновременно было решено освободить Генерального прокурора СССР, потому что он не вызывал у нас доверия и мы сомневались, что он может объективно провести следствие. Новым Генеральным прокурором утвердили товарища Руденко и поручили ему провести следствие по делу Берии.
Тут возник новый вопрос. Берию мы арестовали, а куда его девать? Министерству внутренних дел мы немогли доверить его охрану, потому что это было его ведомство.
Тогда договорились, что лучше всего поручить это дело командующему войсками противовоздушной обороны Московского округа Москаленко. Москаленко принял его, поставил своих людей, перевез Берию к себе на командный пункт, в бомбоубежище. Я видел, что он это дело делает, как нужно, в интересах партии, в интересах дела. На этом заседание закончилось.
Когда изолировали Берию, он попросил карандаши и бумагу. Мы посоветовались между собой, у некоторых были сомнения, а потом решили дать, может быть, у него появились какие-то побуждения рассказать искренне, что он знает о том, в чем мы его обвиняли. Он начал писать записки.
Сначала Маленкову: «Егор такой-сякой, ты же меня знаешь, мы же друзья, зачем ты поверил Хрущеву? Это он тебя подбил, и прочее».
Ко мне он тут же обращался с запиской, где писал, что он честный человек. Так он послал две или три записки.
Маленков очень волновался, когда читал эти записки. Потом он стал говорить, что они вместе с Берией предложили идею относительно сворачивания строительства социализма в Германии. Поэтому он боялся, что акция, направленная против Берии, обернется и против него. Ведь это он вместе с ним вносил предложение. К сожалению, так и было. Но мы ему сказали, что сейчас не этот вопрос обсуждается, что ситуация с Берией глубже, чем вопрос о Германии. Эти его предложения только глупо характеризуют его политическое лицо.
Когда Руденко встретился с Берией, стал его допрашивать, перед нами раскрылся ужасный человек, человек-зверь, который ничего святого не имел. У него не было не то что коммунистического, но и вообще морального облика человеческого. Я уж о преступлениях и говорить нечего, сколько он загубил людей».
Генерал (впоследствии — маршал) Павел Батицкий, в 1953 г. обеспечивавший охрану бункера, в котором содержался арестованный Лаврентий Павлович, дневал и ночевал на охраняемом объекте. И вот однажды ему доложили, что узник отказался от пищи и объявляет голодовку. Гененрал рассвирепел и отправился в бункер. Перед ним открыли стальные тяжелые двери. Батицкий нервными шагами спустился по лестнице в чрево подземного командного пункта Московского военного округа, и его басовитый командирский рык разносся под сводами:
- «Берия, е... твою мать! Не будешь жрать, в цепи закую!»
Угроза «заковать в цепи» звучала нелепо, смысл ее увязывался только с далеким прошлым. Почему именно эта мысль пришла на ум генералу, сказать трудно. Но даже Берия продолжать голодовку не рискнул.
- С Вами поступили куда гуманнее, чем Вы в свое время со своими «подопечными», - прокомментировал Ницше.
Следствие по делу бывшего наркома и министра растянулось на полгода; суд проходил с 18 по 23 декабря. В приговоре судьи не нашли ничего лучшего, как объявить Берию иностранным шпионом (правда, упомянув и другие преступления). Некоторое время после вынесения приговора (смертная казнь) Лаврентий находился в реактивном, возбужденном состоянии. Но затем успокоился и в день расстрела вел себя достаточно хладнокровно.
Казнили его 23 декабря 1953 года в том же бункере штаба МВО, где он содержался после ареста. Присутствовали маршал Конев, генерал Москаленко, первый заместитель командующего войсками ПВО Батицкий, подполковник Юферев, начальник Политуправления Московского военного округа полковник Зуб и ряд других военных, причастных к аресту и охране бывшего наркома.
С него сняли гимнастерку, оставив белую нательную рубаху, скрутили веревкой сзади руки и привязали к крюку, вбитому в деревянный щит, который предохранял присутствующих от рикошета пуль. Руденко зачитал приговор.
Берия: — Разрешите мне сказать...
Руденко: — Ты уже все сказал. (Военным) Заткните ему рот полотенцем.
Москаленко (Юфереву): — Ты у нас самый молодой, хорошо стреляешь. Давай.
Батицкий: — Товарищ командующий, разрешите мне (достал свой «парабеллум»). Этой штукой я на фронте не одного мерзавца на тот свет отправил.
Руденко: — Прошу привести приговор в исполнение.
Батицкий вскинул руку. Над повязкой сверкнул дико выпученный глаз, второй Берия прищурил. Палач нажал на курок, пуля угодила в середину лба. Тело повисло на веревках…
После врачебного освидетельствования пришлось некоторое время подождать, пока тело увезут в крематорий. Батицкий решил еще раз взглянуть на казненного.
- «Как он там?» - спросили генерала, когда тот вернулся.
- «Все в порядке. Чаю просит», - пошутил будущий маршал. Все оцепенели…
- Вот как меня даже мертвого боялись! – похвасталась душенька Лаврентия Паловича. – Однако осудили несправедливо – совсем не за то, в чем я действительно был виноват. И семью мою подвергли репрессиям – безвинно…
- За что боролся, на то и напоролся! – резонно заметил Ельцин. – Сам так действовал, чего ж негодуешь, когда с тобой поступили согласно русской поговорке «Твоим же добром – тебе и челом»!
