- «Бедный... бедный Серго...»

И опять Иосиф запел:

- «Я могилу милой искал...»

И опять раздалось бормотанье:

- «Бедный... бедный Ладо...»

Я облился потом, а Вождь пел и вновь бормотал:

- «Бедный... бедный Алеша...»

Я шел за ним, онемев от ужаса: это все были имена наших друзей-грузин, которых он погубил. Долго пел Хозяин «Сулико»... По многу раз пришлось ему повторять куплеты, перечисляя их всех... И вдруг он обернулся и зашептал:

- «Нету.. нету их... никого нету...»

В глазах его стояли слезы, и я не выдержал – тоже заплакал и бросился ему на грудь.

В мгновение лицо Сталина вспыхнуло яростью, и он зашептал, оттолкнув меня:

- «Нету их! Никого нету! Все вы хотели убить Кобу! Не вышло – Коба сам всех убил, бл...и дети!»

И он ринулся по аллее, ударив сапогом не успевшего отскочить охранника.

Больше Сталин не звал меня на дачу, но и не тронул...».

Кавтарадзе умер в 1971 году в возрасте 86 лет. Это был редчайший случай милосердия Иосифа Виссарионовича.

- Кто такой Серго? - поинтересовался Ельцин.

Ответа он не услышал: начался очередной приступ сталинских мук из-за того, что Александр Галич запел свою песню про Вождя:

- «Он один! А ему неможется,

И уходит окно во мглу...

Он считает шаги, и множится

Счет шагов – от угла к углу!

От угла до угла потерянно

Он шагает, как заводной!

Сто постелей ему постелено -

Не уснуть ему ни в одной.

По паркетному полу голому -

Шаг. И отдых. И снова шаг.

Ломит голову. Ломит голову

И противно гудит в ушах.

Будто кто-то струну басовую

Тронул пальцем – и канул прочь.

Что же делать ему в бессонную,

В одинокую эту ночь?

Вином упиться?

Позвать врача?

Но врач – убийца,

Вино – моча...

Вокруг потемки,

И спят давно

Друзья – подонки,

Друзья – говно!

На целом свете

Лишь сон и снег,

А он – в ответе

Один за всех!

И, как будто стирая оспины,

Вытирает он пот со лба:

Почему, почему, о Господи,

Так жестока к нему судьба?

То предательством, то потерею

Оглушают всю жизнь его!

«Что стоишь ты там, за портьерою?

Ты не бойся меня, Серго!

Эту комнату неказистую

Пусть твое озарит лицо.

Ты напой мне, Серго, грузинскую,

Ту, любимую мной, кацо!

Ту, что деды певали исстари,

Отправляясь в последний путь...

Спой, Серго, и забудь о выстреле,

Хоть на десять минут забудь!

Но полно, полно,

Молчи, не пой!

Ты предал подло -

И пес с тобой!

И пес со всеми -

Повзводно в тлен!

И все их семьи

До ста колен!»

Повсюду злоба,

Везде – враги!

Ледком озноба -

Шаги, шаги!..»

... Сталина власть и убийства сделали маниакально подозрительным. В разгар веселого ужина Вождь вдруг вставал и деловым шагом выходил из столовой в вестибюль. Оказавшись за порогом, он круто поворачивался и, стоя у прикрытой двери, напряженно и долго вслушивался: о чем без него говорят. Уловка не имела успеха. Все знали, что Сталин стоит за дверью и подслушивает.

Хозяин подозрительно всматривался во всякого, кто по каким-то причинам был задумчив и невесел. Почему он задумался? Что за этим кроется? Генсек требовал, чтобы все присутствующие были веселы, пели и даже танцевали, но только не задумывались. Положение было трудное, так как, кроме Микояна, никто из высших партбонз танцевать не умел, но, желая потрафить Хозяину, все пытались импровизировать.

Терзаемый страхами, Коба обычно ночь проводил за работой: просматривал бумаги, писал, читал. Перед тем как лечь спать, он подолгу стоял у окна: нет ли следов, не подходил ли кто-то чужой к дому? В последнюю зиму даже запрещал сгребать снег – на снегу скорее разглядишь следы.

Одержимый страхом, иногда ложился спать не раздеваясь. И всякий раз в другой комнате: то в спальне, то в библиотеке, то в столовой. Задавать вопросы никто не решался, поэтому ему стелили сразу в нескольких комнатах.

При выездах с дачи в Кремль и обратно он сам назначал маршрут движения и постоянно менял его.

Профессор Наумов: «Сталин существовал в мире уголовных преступников. Если он убивал, то почему же его не могли убить? Он и у себя на даче за столом не спешил чем-то угоститься. Каждое блюдо кто-нибудь должен был попробовать. Считалось, что это проявление заботы о госте.

В последние годы он у себя в комнате запирался изнутри. На его даче постоянно появлялись все новые запоры и задвижки. Вокруг столько охраны, а он боялся...»

Хрущев: «Я был свидетелем такого факта. Сталин пошел в туалет. А человек, который за ним буквально по пятам ходил, остался на месте. Сталин, выйдя из туалета, набросился при нас на этого человека и начал его распекать:

- «Почему Вы не выполняете своих обязанностей? Вы охраняете, так и должны охранять, а Вы тут сидите развалившись».

Тот оправдывался:

- «Товарищ Сталин, я же знаю, что там нет дверей. Вот тут есть дверь, так за нею как раз и стоит мой человек, который несет охрану».

Но Сталин ему грубо:

- «Вы со мной должны ходить».

Но ведь невероятно, чтобы тот ходил за ним в туалет. Значит, Сталин даже в туалет уже боялся зайти без охраны...»

Официальных заседаний бюро Президиума ЦК Сталин не проводил. Когда он ближе к вечеру приезжал с дачи в Кремль, то приглашал всех в кинозал. Они смотрели один-два фильма, а попутно что-то обсуждали.

Хрущев: «После кино Сталин как правило, объявлял, что надо идти покушать. В два или в три часа ночи, все равно, у Сталина всегда это называлось обедом. Садились в машины и ехали к нему на ближнюю дачу. Там продолжалось «заседание», если так можно сказать...»

В машину со Сталиным обычно садились Берия и Маленков. Хрущев ехал вместе с Булганиным. Кавалькада вдруг меняла привычный маршрут и уходила куда-то в сторону. Радиосвязи между машинами не было, и Хрущев с Булганиным недоумевали.

Хрущев спрашивал потом тех, кто садился со Сталиным:

- «Чего вы петляли по переулкам?»

Они отвечали:

- «Ты нас не спрашивай. Не мы определяли маршрут. Сталин сам называл улицы. Он, видимо, имел при себе план Москвы, и когда выезжали, то говорил: повернуть туда, повернуть сюда, ехать так-то, выехать туда-то... Он даже охране заранее не говорил, как поедет, и всякий раз менял маршруты».

«Потом, - вспоминал Хрущев, - мы злословили между собой, когда приезжали на «ближнюю» дачу, что там в дверях и воротах усиливаются запоры. Появлялись всякие новые задвижки, затем чуть ли не сборно-разборные баррикады. Ну кто же может к Сталину зайти на дачу, когда там два забора, а между ними собаки бегают, проведена электрическая сигнализация и имеются прочие средства охраны?..»

Одиночества Вождь не переносил, поэтому коротал вечера в компании членов Президиума ЦК. Но и им не очень доверял.

Микоян: «Он делал так, поставит новую бутылку и говорит мне или Берии:

- «Вы, как кавказцы, разбираетесь в винах больше других, попробуйте, стоит ли пить это вино?»

«Я всегда говорил, хорошее вино или плохое – нарочно пил до конца. Берия тоже. Каждое новое вино проверялось таким образом. Я думал: почему он это делает? Ведь самое лучшее – ему самому попробовать вино и судить, хорошее оно или плохое. Потом мне показалось, и другие подтвердили, что таким образом он охранял себя от возможности отравления: ведь винное дело было подчинено мне, а бутылки присылал Берия, получая из Грузии. Вот на нас он и проверял».

- Речь идет о Серго Орджоникидзе, близком друге и сподвижнике Сталина с юности, наркоме тяжелой промышленности, - пояснил Ницше экс-гаранту. - А Вы с ним ведь тоже приятельствовали, герр Молотов?

- Да. «Хороший товарищ. В 1917 году мы познакомились и всегда были в очень хороших отношениях... Серго был хороший, но близорукий политически. Это был человек чувства и сердца. Сталин часто говорил, что так нельзя. Серго нередко приближал к себе людей, руководствуясь только чувствами. У него был брат в Грузии, железнодорожник. Может быть у хорошего члена ЦК плохой брат? Так вот брат выступал против Советской власти, был на него достоверный материал. Сталин велел его арестовать. Серго возмутился. А затем дома покончил с собой. Нашел легкий способ. О своей персоне подумал. Какой же ты руководитель! Просто поставил Сталина в очень трудное положение. А был такой преданный сталинист, защищал Сталина во всем. Был на каторге, и это тоже поднимало его авторитет.