А что же это за женщина - не упустил случая пополнить свои знания Ницше.
- «Не имеет значения, - ответил Молотов и пояснил: - Они должны были быть в какой-то мере изолированы, а так они были бы распространителями жалоб всяких, суеты и разложения...»
Ельцину стало совсем плохо.
Никита Сергеевич, ты - единственный, кто среди сталинских людоедов оказался человеком с совестью, - обратился ЕБН к Хрущеву. - Ты не стыдился говорить, что знал многое о неблаговидных делах, творившихся при Сталине, но боялся поднять голос критики и протеста. Как ты, член Политбюро, мог допустить, чтобы в стране совершались столь тяжкие преступления?
Никита Сергеевич печально посмотрел на Ельцина:
- Хоть ты и предатель, я тебе все же отвечу. На одном из партактивов я получил из зала записку аналогичного содержания. Я громко прочитал ее и также громко спросил: «Записка не подписана. Кто ее написал - встаньте!» Никто в зале не поднялся. «Тот, кто написал эту записку, - сказал я, - боится. Ну вот и мы все боялись выступать против Сталина».
Другим членам Президиума ЦК было труднее, чем мне, отвечать даже на такие вопросы, ибо они входили в ближайшее окружение Сталина не с середины 30-х годов, как я, а с начала 20-х годов. Именно их поддержка позволила Сталину укрепиться у власти. Они, таким образом, - соучастники и творцы многих преступлений режима. Я, к несчастью, также был во многих делах и в Москве, и на Украине не только молчаливым свидетелем...
Берия опять напомнил о себе:
- Да, признаюсь я зачастую сажал и расстреливал невиновных! В том числе детей! Но именно я, человек, по определению вдовы Бухарина A.M. Лариной, «изначально бывший преступником», сменив Ежова, поставил на заседании Политбюро вопрос: «Может, пора уже поменьше сажать, а то скоро вообще некого будет сажать?!» И после моих слов миллионы советских граждан, жившие в постоянном страхе, что за ними вот-вот «приедут», вздохнули с облегчением. А кого-то даже начали выпускать.
Не пытайся уйти от справедливых обвинений в жестокости! - оборвал его Хрущев. - Заменив Ежова, ты унаследовал его методы ведения следствия, беззаконие и безнаказанность, жестокое обращение с арестованными. При пересмотре 300 архивных дел в архиве МВД Грузии Прокуратура СССР обнаружила более 120 твоих резолюций на протоколах допросов и на бланках служебных записок. Вот некоторые образчики: «Крепко излупить Жужанова Л. И», «Взять крепко в работу», «Взять в работу... и выжать все», «Взять его тоже в работу, крутит, знает многое, а скрывает». Вопиющие нарушения правил ведения следствия, пытки и издевательства! И ты все это лично санкционировал! Кобулов, повтори, что ты показывал на судебном заседании!
«Да, я бил заключенных по указанию Берии, так как он был полновластным хозяином- диктатором. Он давал указания Гоглидзе, тот мне - «крепко допросить». Если Берия дал указание «крепко допросить», то следователи знали, как это делать, и ни я, ни следователи не могли не выполнить этих указаний. Берия сам приезжал на допросы, допрашивал, приказывал дожать допрашиваемых...»
Лаврентий стоял на своем:
Все равно, хотя карательные органы, конечно, не сидели без работы, однако такого безумия, как в 1937-1938 годах, в стране больше не было. В общественном сознании мой приход на Лубянку связывался с постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», где прямо говорилось о перегибах в ежовском ведомстве. А после XVII съезда партии реабилитировали немало невинно осужденных людей. Справедливость была восстановлена прежде всего в отношении лиц, связанных с обороной страны. Из тюрем и ссылок вернулись армейские командиры, ученые и конструкторы, посаженные при Ежове: К.К. Рокоссовский, А.В. Горбатов, И.В.Тюленев, С.Н. Богданов, Г.Н. Холостяков, А.Н. Туполев, Л.Д. Ландау.
«Вы же честный человек, зачем Вы оговорили себя?» - спрашивал я в своем кабинете привезенного ко мне из тюремной камеры генерала армии Кирилла Мерецкова.
«Мне нечего Вам добавить, уже имеются мои письменные показания», - ответил тот.
- «Идите в камеру, отоспитесь и подумайте. Вы - не шпион».
На следующий день состоялось продолжение нашего разговора:
«Ну как, все обдумали?»
Мерецков заплакал: - «Я русский, я люблю свою Родину».
Его выпустили из тюрьмы, вернули генеральское звание. Так что невиновных я щадил...
Мерецков у тебя агнцем прямо-таки получается, - захохотал Коба. - Зачем брехать зря! Ты же присутствовал 2 июня 1937 года на расширенном заседании Военного совета под председательством наркома обороны Ворошилова, где Мерецков топил своего друга Уборевича...
Неправда, я его защищал перед Вами!
Так ты в своих мемуарах написал. Но если познакомиться со стенограммой твоего выступления на том совете, то можно сделать лишь один вывод: Уборевича следует расстрелять только на основании твоей тогдашней оценки его деятельности и личности...
Мерецкова душили остатки совести...
- И все равно я сделал много полезного! - не уступал Берия. - После августа и до конца 1938 года было принято еще четыре постановления по репрессивным делам. Признавалось наличие фактов извращения советских законов, совершения подлогов, фальсификации следственных документов, привлечения к уголовной ответственности невинных людей. Запрещалось производство каких-либо массовых операций по арестам и выселению, предписывалось производить аресты только по постановлению суда или с санкции прокурора. С моим приходом на Лубянку были упразднены судебные тройки. Повышалась требовательность к лицам, нарушающим законность.
Узники отметили некоторое ослабление режима в местах отбытия наказания. Именно я разрешил заключенным пользоваться в камерах книгами и настольными играми. В тюрьмах - невиданная при Ежове картина! - начали появляться прокуроры, интересоваться житьем-бытьем зэков.
Ключ к понимаю такой двойственности прост, - заулыбался Ницше, любивший и ставить, и объяснять парадоксы. - Слегка выпустив пар из котла, сказав что-то о «перегибах», взвалив вину на Ежова, Вы герр, Берия, спокойно продолжали совершенствование карательного механизма, сделав его всемогущим и универсальным.
Твоя деятельность в годы Великой Отечественной войны омрачена расстрелом 28 октября 1941 года группы видных военных - Григория Штерна, Павла Рычагова, Якова Смушкевича и других, всего 22 человек. Немцы стояли у ворот Москвы, срочно высвобождались тюрьмы. Заключенных вывезли из столицы, и вблизи Куйбышева, где расположились эвакуированные центральные учреждения и дипломатические миссии, они встретили свои последние минуты. Зачем нужно было губить военачальников, которые рвались на фронт, где так остро нехватало командиров?! - упорствовал в своих обвинениях Хрущев.
Это был приказ Верховного Главнокомандующего! И вообще, это вы, ваш строй меня извратили! Я - чувствительный человек! Я прекрасно рисовал и пел (как Гитлер и Сталин, - подумал Ельцин), очень любил музыку, особенно классическую и оперную. Я плакал, когда слушал прелюдии Рахманинова! Я хотел строить, созидать! За время моего не столь уж долгого руководства Грузинская ССР, бывшая одной из беднейших, стала чуть ли не самой зажиточной! Я увеличил производство цитрусовых в семь раз, а чая - в пятьдесят!
Знаем мы, как ты этого добивался! - пробурчал Молотов. - Раздавал импортные чайные кусты директорам совхозов и грозил, что, если они погубят растения, то будут расстреляны!
Так ведь эти руководители иначе все бы загубили! Я ведь саженцы получал из-за границы по каналам внешней разведки - специально заказывал! А эти чинуши и пьяницы пропили бы бесценные образцы и заболтали бы все дело!
Это правда: русский да и в целом все советские народы работать как следует можно заставить только кнутом и под угрозой смерти! - подтвердил Сталин. - Поэтому я и вынужден был всю страну в единой концлагерь превратить! Впрочем, я не только силой действовал. И уговорами, и хитростью, и личным примером. Мгеладзе, помнишь, как я тебя убедил выращивать в Грузии лимоны просто одной милой и веселой шуткой?
