Ельцина снова перекосило от стыда. В Свердловске он, действительно, гулял до умопомрачения. Директора местных заводов по свой гробовой день с ужасом вспоминали выездные заседания обкома, заканчивавшиеся грандиозными театрализованными пьянками. Если кто-то отказывался пить наравне с Первым, тот легко мог вылить за шиворот «отступнику» непочатый стакан.

... Разгулье, которое могло бы легко перейти в оргию (если бы души имели возможность впасть еще и в грех прелюбодеяния), внезапно оборвалось с появлением Карацупы:

- Товарищ Сталин! Товарищи члены Политбюро! Разрешите доложить: на государственной границе Второго СССР появилась подозрительная темная во всех смыслах личность, которая называет себя Сатаной и требует оповестить всех советских людей о его приходе, чтобы они ему поклонились! Мерзкая, скажу я вам, рожа!

- Какой там Сатана! Очередной проходимец! - ощетинился усами Сталин.

- Он в доказательство своего могущества обернулся Змеем Горынычем!

- Ага, понятно! Это буржуазная гидра контрреволюции сует свое поганое хайло на священную территорию нашего коммунистического отечества! Гнать в шею!

- Дак у него аж три головы!

- Значит, гнать в три шеи!

Пограничник исчез – и тут же вернулся:

- Он смеется и спрашивает, куда ему деваться из своих собственных владений?

- Пошли его к чертовой матери!

Полковник снова испарился – и опять возник в инфернальном воздухе:

- Он говорит, что нет у него никакой матери!

- Так, что же делать? Где Суслов, наш главный идеолог?

- В брежневской зоне, сюда идти не хочет!

- Скверно. Жданов, сможешь по-научному и одновременно по-коммунистически ответить империалистической гидре?

- Рад бы, товарищ Сталин, да я научного коммунизма не знаю...

Хрущев: «Жданов был веселым человеком. Тогда он у нас выпил и еще до этого выпил. Вышел на подмостки и растянул двухрядную гармонь. Он неплохо играл на гармони и на рояле. Мне это понравилось. Каганович же о нем отзывался презрительно: «Гармонист»... Каганович часто ехидно говорил:

- «Здесь и не требуется большого умения работать, надо иметь хорошо подвешенный язык, уметь хорошо рассказывать анекдоты, петь частушки, и можно жить на свете».

Признаться, когда я пригляделся к Жданову поближе, в рабочей обстановке, стал соглашаться с Кагановичем. Действительно, когда мы бывали у Сталина (в это время Сталин уже стал пить и спаивать других, Жданов же страдал такой слабостью), то, бывало, он бренчит на рояле и поет, а Сталин ему подпевает. Эти песенки можно было петь только у Сталина, потому что нигде в другом месте повторить их было нельзя. Их могли лишь крючники в кабаках петь. А больше никто...

У Жданова было некоторое ехидство с хитринкой. Он мог тонко подметить твой промах, подпустить иронию. С другой стороны, чисто внешне, на всех пленумах он сидел с карандашом и записывал. Люди могли подумать: как внимательно слушает Жданов все на пленуме, записывает все, чтобы ничего не пропустить. А записывал он чьи-то неудачные обороты речи, потом приходил к Сталину и повторял их...»

- Да, нашел я, кого на научный диспут приглашать, - опомнился Сталин. Ладно, и с Сусловым, и с тобой потом разберусь. Товарищи Маркс и Энгельс, не выручите?

- Ни в коем случае, -ответили классики. - Мы в вашу зону один раз в гости пришли, лекции почитать, так нас обвинили в злостном искажении марксизма, еле спаслись!

Сталин призадумался:

- Не хотелось бы отвлекать Ильича от важных раздумий, но придется его вызвать. Товарищ Ленин, что сказать наглому пришельцу?

- Пошлите его к другой матери – той, к кому на Руси испокон веков незваных гостей посылают! Да позабористей мысль сформулируйте! - раздался голос Владимира Ульянова. Здесь, в его зоне, картавость Ильича была почти незаметна.

- Правильно я Вас охарактеризовал, - отозвался русский философ Николай Бердяев. - «Ленин — почти гений грубости».

- Молотов возразил:

- «Ленин матом не ругался. Ворошилов – матерщинник. И Сталин – не прочь был. Да, мог. Были такие случаи. Жданов мог иногда так, под веселую руку. От души. Душу отвести умеют люди именно таким образом. Но это так, незло».

- Господин Ульянов, - не преминул встрять в эти переговоры Ницше, - Вы же культурный человек, в быту не сквернословите, как же Вы учите своих последователей нецензурно и похабно выражаться?! Нет ли здесь принципиального противоречия с Вашим учением?

- Никоим образом, «мой мудрый Эдип», - съязвил в ответ основатель Советского государства. - Посылать к такой-то матери – это один из основных принципов и диалектического, и исторического материализма. Всех посылать, кто с нами не согласен! И Вас в том числе!

- Мне все же кажется, что между матом и диаматом огромная разница – и никакого сходства...

- «...Так могут думать только политические кретины и идиоты мысли, вообще скорбные главой и самые оголтелые реакционеры!» - с возмущением прервал философа буржуазного философ (не по происхождению, а по мировоззрению) пролетарский. - Разница, конечно, есть: матом кроют, диаматом прикрываются. Мат все знают, но притворяются, что не знают. С диаматом все наоборот. Но главное все же сходство: и мат, и диамат стоят на вооружении русского рабочего класса!

Великий философ - «первый имморалист» отнюдь не был слабым оппонентом в спорах. Однако до ответной грубости не снизошел:

- Ну, герр Ульянов, вы бы брали легче на поворотах, - внешне спокойно, но внушительным тоном сказал Фридрих. - Ведь, если и я применю Вашу манеру оппонировать, так, следуя ей, и я могу «обложить» Вас всякими ругательствами, благо русский язык очень богат ими, и тогда получится просто рыночная сцена... Но я помню, что, к сожалению, я в гостях в Вашей и господина Джугашвили зоне...

Последующие дискуссии открыли Ельцину очень много нового о Владимире Ильиче Ульянове.

Г. Соломон, один из старейших социал-демократов, близкий знакомый Ильича, разошедшийся с ним после Октябрьской революции и сумевший вовремя, а потому живым, смыться из России:

- «Нечего и говорить, что Ленин был очень интересным собеседников в небольших собраниях, когда он не стоял на кафедре и не распускал себя, поддаваясь свойственной ему манере резать, прибегая даже к недостойным приемам оскорблений своего противника: перед вами был умный, с большой эрудицией, широко образованный человек, отличающийся изрядной находчивостью. Правда, при более близком знакомстве с ним вы легко подмечали и его слабые, и скажу прямо, просто отвратительные стороны. Прежде всего отталкивала его грубость, смешанная с непроходимым самодовольством, презрением к собеседнику и каким-то нарочитым (не нахожу другого слова) «наплевизмом» на собеседника, особенно инакомыслящего и не соглашавшегося с ним и притом на противника слабого, не находчивого, не бойкого... Он не стеснялся в споре быть не только дерзким и грубым, но и позволять себе резкие личные выпады по адресу противника, доходя часто даже до форменной ругани. Поэтому, сколько я помню, у Ленина не было близких, закадычных, интимных друзей. У него были товарищи, были поклонники – их была масса, боготворившие его чуть не по-институтски и все ему прощавшие. Их кадры состояли из людей, главным образом духовно и умственно слабых, заражавшихся «ленинским» духом до потери своего собственного лица... Но наряду с такими «без лести преданными» были и многочисленные лица, совершенно, как-то органически, не выносившие всего Ленина в целом...

Ленин был особенно груб и беспощаден со слабыми противниками: его «наплевизм» в самую душу человека был в отношении таких оппонентов особенно нагл и отвратителен. Он мелко наслаждался беспомощностью своего противника и злорадно, и демонстративно торжествовал над ним свою победу, если можно так выразиться, «пережевывая» его и «перебрасывая его со щеки на щеку». В нем не было ни внимательного отношения к мнению противника, ни обязательного джентльменства. Кстати, этим же качеством отличается и знаменитый Троцкий... Но сколько-нибудь сильных, неподдающихся ему противников, Ленин просто не выносил, был в отношении их злопамятен и крайне мстителен, особенно, если такой противник раз «посадил его в калошу»... Он этого никогда не забывал и был мелочно мстителен...»