Карл III приступил к сооружению замка около 1752 года; Фердинанд, взошедший на престол в 1759 году, продолжил постройку и к октябрю 1798 года — времени, о котором мы рассказываем, — еще не завершил ее.

Пока только личные покои короля, королевы, принцев и принцесс, то есть около одной трети замка, были обставлены мебелью. Вместе с тем, уже с неделю назад в Казерту были переправлены сокровища искусства, которые могли бы привлечь со всего света любителей скульптуры, живописи и даже естественной истории.

Фердинанд только что распорядился вывезти эти сокровища из Рима и разместить в Казерте до тех пор, пока залы замка Каподимонте не будут готовы к их приему; то было художественное наследие его предка папы Павла III — того самого, который отлучил от церкви Генриха VIII, заключил с Карлом V и Венецией союз против турок и продолжил постройку храма святого Петра, поручив ее Микеланджело.

Но одновременно с прибытием из Рима шедевров древнегреческого резца и средневековой кисти из Англии доставили другой груз, вызывавший у его величества короля Обеих Сицилии куда больший интерес.

То была этнологическая коллекция, собранная на Сандвичевых островах экспедицией, последовавшей за той, в которой погиб капитан Кук, и восемнадцать живых кенгуру, самцов и самок, вывезенных из Новой Зеландии. Готовясь к приему этих любопытных четвероногих, — если можно назвать четвероногими безобразных сумчатых с огромными задними лапами, позволяющими им совершать прыжки в двадцать футов высоты, и с недоразвитыми отростками, которые заменяют им передние лапы, — Фердинанд распорядился устроить в парке Казерты великолепный загон со стойлами.

Кенгуру только что перевели из клеток в загон, и король Фердинанд изумлялся огромным прыжкам животных, испуганных лаем Юпитера, когда ему доложили о прибытии г-на Андреа Беккера.

— Хорошо, хорошо, — сказал король, — пригласите его сюда. Я покажу ему нечто, чего он никогда не видел и никогда не купит на все свои миллионы.

Обычно король обедал в четыре часа, но, желая обстоятельно поговорить с молодым банкиром, он назначил ему встречу на два часа пополудни.

Ливрейный лакей проводил Андреа Беккера в ту часть парка, где помещались кенгуру.

Увидев молодого человека издали, король сделал несколько шагов ему навстречу; он знал отца и сына только как самых крупных неаполитанских банкиров, а звание королевских банкиров, которого они удостоились, связало их лишь с чиновниками и министром финансов его величества, но отнюдь не с самим монархом.

До сих пор переговоры о займе вел с ними Коррадино; он же предложил королю польстить самолюбию банкиров, наградив одного из них Константиновским крестом Святого Георгия, чтобы они стали сговорчивее.

Крест, разумеется, был пожалован главе фирмы, то есть Симону Беккеру. Но отец, человек простодушный, просил передать награду сыну и предложил основать от имени Андреа Беккера командорство с капиталом в пятьдесят тысяч ливров, а на это требовалось особое согласие короля. Предложение старика было принято, что со временем могло оказаться очень полезным для Андреа, особенно при женитьбе, позволив денежной аристократии сочетаться брачными узами с аристократией потомственной. Так вместо отца командором ордена стал сын.

Мы уже заметили, что юный Андреа Беккер был хорош собою, слыл одним из самых утонченных молодых людей Неаполя, а несколько слов, которыми он обменялся с Луизой Сан Феличе, убеждают в том, что он отличается тонким воспитанием и остроумием. Поэтому многие неаполитанские дамы были к нему далеко не столь равнодушны, как наша героиня, и многим матерям семейств хотелось бы, чтобы молодой банкир — красивый, изящный, богатый — сделал относительно их дочки то предложение, какое он сделал кавалеру по поводу его воспитанницы.

Андреа подошел к королю почтительно и сдержанно, но далеко не с тем смущением, с каким час тому назад он приблизился к Луизе.

После взаимных приветствий молодой человек умолк, ожидая, чтобы король первый заговорил с ним.

Король осмотрел его с головы до ног, и на лице его промелькнула гримаса.

Правда, Андреа Беккер не носил ни бакенбард, ни усов, но у него не было также ни пудреного парика, ни косички — украшений, без которых, по мнению Фердинанда, нельзя представить себе благонамеренного человека.

Но так как королю очень нужны были двадцать пять миллионов и в конечном итоге ему было довольно безразлично, есть ли на голове у того, кто их ему предоставит, пудра, а на затылке — косичка, то он ответил молодому банкиру таким же учтивым поклоном, держа, однако, руки за спиною.

— В каком же положении наши переговоры, господин Беккер? — спросил король.

— Позвольте узнать, какие переговоры имеет в виду ваше величество?

— О двадцати пяти миллионах.

— Думаю, государь, мой отец уже имел честь осведомить министра финансов вашего величества, что вопрос этот решен.

— Или будет решен.

— Никак нет, ваше величество, именно решен. Пожелания короля равносильны приказу.

— Значит, вы пришли сообщить мне…

— … что ваше величество может считать это дело законченным: завтра в нашу кассу начнут поступать переводы различных фирм — тех, что отец пригласил участвовать в этом займе.

— А в каком размере участвует в займе сам банкирский дом Беккеров?

— Банк предоставляет восемь миллионов, и они уже сейчас в распоряжении вашего величества.

— В моем распоряжении?

— Да, государь.

— А с какого времени?

— Да хоть с сегодняшнего вечера, хоть с завтрашнего утра. Ваше величество может поручить министру финансов взять их под простую его расписку.

— А под мою можно?

— Это еще лучше; но я не предполагал, что король окажет нашему банку честь, выдав ему собственноручный документ.

— Отчего же, отчего же, сударь, я напишу его с большим удовольствием!.. Вы ведь сказали, что можно сегодня вечером?..

— Как угодно вашему величеству. Но в таком случае, государь, разрешите мне послать к отцу курьера, потому что касса закрывается в шесть часов.

— Мне хотелось бы, дорогой господин Беккер, не разглашать, что я получил эту сумму, ибо деньги предназначены для сюрприза, — продолжал король, почесывая за ухом. — Поэтому желательно, чтобы они были доставлены во дворец нынешней ночью.

— Будет исполнено, государь. Но, как я уже говорил, надо дать знать отцу.

— Вы желаете вернуться во дворец, чтобы написать ему? — спросил король.

— Менее всего я хотел бы, государь, помешать продолжению прогулки вашего величества. Достаточно будет двух-трех слов, набросанных карандашом; письмо я вручу своему выездному лакею, он наймет лошадь и отвезет его отцу.

— Можно поступить и проще: послать вашу карету.

— В самом деле, можно и так… Кучер поменяет лошадей и вернется сюда за мною.

— Это излишне. Я возвращаюсь в Неаполь часам к семи и подвезу вас.

— Государь! Это будет великой честью для бедного банкира, — сказал молодой человек, кланяясь.

— Черт возьми! Вы называете бедным банкиром человека, который за неделю учитывает мне вексель в двадцать пять миллионов и с часа на час переведет из них в мое распоряжение восемь миллионов! Я король, сударь, король Обеих Сицилии, — так, по крайней мере, говорят, — и вот заявляю вам, что, если бы мне пришлось уплатить вам на днях восемь миллионов, я попросил бы отсрочки.

Андреа Беккер достал из кармана записную книжку, вырвал листок, написал карандашом несколько строк и спросил:

— Ваше величество разрешит мне дать поручение этому человеку?

И он указал на ливрейного лакея, который проводил его к королю, а теперь, стоя в сторонке, ждал позволения вернуться во дворец.

— Разумеется, разумеется, — отвечал король.

— Друг мой, — сказал Андреа Беккер, — отдайте эту записку моему кучеру, чтобы он немедленно отправился в Неаполь и вручил ее моему отцу. Пусть он сюда не возвращается, его величество оказывает мне честь взять меня с собою.

Произнося эти слова, он почтительно поклонился королю.