— Актон — сын искусного химика и учился под его руководством, — отвечал Караманико.

Потом он обернулся к Сан Феличе:

— Прости меня, Лучано, но я чувствую приближение смерти и хотел бы остаться на несколько минут наедине с дочерью, не ревнуй — я прошу тебя о нескольких минутах, а тебе я ее оставил на целых четырнадцать лет… Четырнадцать!.. Я мог бы быть так счастлив все эти годы!.. О, как безрассуден человек!

Кавалер, растроганный тем, что князь вспомнил имя, которым называли его в коллеже, пожал руку друга и тихо удалился.

Князь следил за ним взглядом, а когда он скрылся за дверью, сказал:

— Вот мы и одни, моя Луиза. Насчет состояния твоего я спокоен, ибо на этот счет принял необходимые меры, но я беспокоюсь о твоем счастье… Так вот, забудь, что я для тебя почти что чужой человек, забудь, что мы были разлучены целых четырнадцать лет; представь себе, что ты выросла возле меня и привыкла доверять мне все свои помыслы. Если бы так было в действительности, если бы мы дожили так до этого рокового дня — что ты могла бы поведать мне?

— Только одно, отец: когда мы подъезжали ко дворцу, мы видели простолюдина; он опустился на колени на паперти храма, где молились за вас, и присоединился к общей молитве, воскликнув: «Пресвятая Матерь Божья! Скажи своему божественному сыну, пусть возьмет мою душу, если смерть бедного рыбака, вроде меня, может стать выкупом за жизнь нашего возлюбленного вице-короля». Ни вам, ни самому Господу я не могла бы сказать ничего другого, как повторить слова этого человека, обращенные к Мадонне.

— Жертва была бы непомерной, — сказал князь, ласково покачав головой. — Хорошо ли, плохо ли — я прожил свое, а тебе, дитя, еще предстоит жить. Не скрывай же от меня ничего, тогда, быть может, я еще успею что-нибудь сделать для твоего счастья.

— У меня нет тайн, — ответила девушка, обратив на него взгляд, и в ее больших ясных глазах заметно было некоторое удивление.

— Тебе девятнадцать лет, Луиза?

— Да, отец.

— Неужели ты еще никого не любила?

— Я люблю вас, отец; люблю кавалера, заменившего мне вас. Вот и все мои привязанности.

— Ты меня не понимаешь, Луиза, или делаешь вид, что не понимаешь. Я спрашиваю, не отдавала ли ты предпочтение какому-нибудь юноше из числа тех, кого встречала у Сан Феличе или видела где-нибудь еще?

— Отец, мы никогда никуда не выезжали, и я не видела у своего опекуна никаких молодых людей, если не считать моего молочного брата Микеле; он приезжает к нам каждые две недели за небольшой суммой, которую я посылаю его матери.

— Итак, ты ни в кого не влюблена?

— Ни в кого, отец.

— И тебе до сих пор жилось счастливо?

— Очень счастливо.

— И у тебя не бывало никаких желаний?

— Мне хотелось повидаться с вами — вот и все.

— А была бы ты рада, если бы могла пожить еще некоторое время так, как жила до сегодняшнего дня?

— Я молила бы Бога довести меня этой дорогой до небес. Кавалер такой добрый!

— Послушай, Луиза! И все-таки ты никогда не поймешь, чего стоит этот человек.

— Не будь на свете вас, отец, я бы сказала, что не знаю никого лучше, ласковее, преданнее его! Всем известно, какой это прекрасный человек, только сам он себя не ценит, и это еще одно его достоинство.

— Луиза, уже несколько дней, вернее, с тех пор как мне остались только две мысли — о смерти и о тебе, — я думаю, что у тебя есть одна возможность прожить свой век в нашем жестоком и развратном мире, не соприкасаясь с ним. Послушай, у нас нет времени для околичностей, поэтому положа руку на сердце скажи мне: согласилась бы ты стать женою Сан Феличе?

Девушка вздрогнула и посмотрела на князя.

— Ты слышала, что я сказал?

— Слышала, отец. Но ваш вопрос так неожидан…

— Хорошо, Луиза, оставим этот разговор, — сказал князь, приняв ответ девушки за скрытый отказ. — Я старый эгоист и задал этот вопрос скорее в своих, чем в твоих интересах. Когда человек умирает, его охватывает растерянность и смятение, особенно при мысли о тех, кому еще предстоит жить. Я умер бы спокойно и был бы уверен в твоем благополучии, если бы доверил тебя человеку, обладающему таким глубоким умом, таким благородным сердцем. Оставим, однако, эту тему и позовем его… Лучано!

Луиза быстро сжала руку отца, как бы для того, чтобы помешать ему еще раз произнести имя кавалера.

Князь взглянул на нее.

— Я вам еще не ответила, отец, — сказала она.

— Так говори же! Времени у нас не много.

— Я никого не люблю, отец, — отвечала Луиза, — но даже если бы я любила кого-нибудь, желание, высказанное вами в такой момент, стало бы для меня приказом.

— Подумай хорошенько, — прошептал князь, и лицо его засветилось радостью.

— Я все сказала, отец! — добавила девушка, твердый ответ которой объяснялся, по-видимому, торжественностью минуты.

— Лучано! — крикнул князь.

Сан Феличе вошел в комнату.

— Скорее, скорее, друг мой! Она согласна, согласна!

Луиза протянула кавалеру руку.

— С чем ты согласна, Луиза? — спросил кавалер, как всегда, нежным, ласковым голосом.

— Отец говорит, что умрет счастливым, если я, друг мой, пообещаю стать вашей женой, а вы — моим мужем. За себя я дала слово.

Если Луиза не ожидала предложения подобного рода, то кавалер был подготовлен к нему еще меньше; он с изумлением взглянул на князя, потом на Луизу и растерянно воскликнул:

— Но ведь это совершенно невозможно!

Между тем взгляд, обращенный им на Луизу, ясно говорил, что если серьезные препятствия существуют, так, во всяком случае, не с его стороны.

— Невозможно? А почему? — спросил князь.

— Да ты посмотри на нас. Посмотри на нее, она стоит на пороге жизни во всем блеске юности, она не ведает любви, а еще только мечтает познать ее, — и посмотри на меня… На меня, сорокавосьмилетнего, седеющего, с головою, поникшей от научных трудов!.. Сам видишь, это немыслимо, Джузеппе.

— Она сейчас мне сказала, что только нас двоих и любит на всем свете.

— Вот так оно и есть; она любит нас одинаковой любовью. Мы с тобой дополняли друг друга: ты был ей отцом по крови, я — по воспитанию; но недалек день, когда ей станет такой любви мало. Юности нужна весна: почки распускаются в марте, цветы — в апреле, свадьбы в природе совершаются в мае; садовник, который вздумал бы нарушить порядок времен года, оказался бы не только безумцем, но и святотатцем.

— А я так надеялся! — прошептал князь.

— Видите, отец, не я, а он отказывается.

— Да, но это решение мне диктует разум, а не сердце. Разве зима откажется когда-нибудь от солнечного луча? Будь я эгоистом, я сказал бы: «Согласен!» Я унес бы тебя на руках, как в древности боги похищали нимф. Но, как тебе известно, Плутон, женившись на дочери Цереры, хоть и был богом, все же не мог подарить ей ничего другого, кроме вечной ночи, и она умерла бы от тоски и печали, если бы мать не дарила ей шесть светлых месяцев. Нет, Караманико, не помышляй больше об этом: ты думаешь составить счастье дочери и твоего друга, а на самом деле ты искалечил бы два сердца.

— Он любит меня как дочь, но не хочет, чтобы я была его женой, — сказала Луиза. — А я люблю его как отца и все-таки хотела бы, чтобы он стал моим мужем.

— Будь благословенна, дочь моя! — воскликнул князь.

— А я, Джузеппе, лишаюсь родительского благословения? Как можешь ты, — продолжал Сан Феличе, пожав плечами, — как ты, испытавший на себе все страсти, можешь до такой степени обманываться насчет великой тайны, именуемой жизнью?

— Ах, именно потому, что я испытал все страсти, — воскликнул князь, — именно потому, что вкусил от этих плодов Асфальтового озера и нашел в них только прах, я и мечтал для нее о жизни тихой, спокойной, далекой от бурь, о такой жизни, какую она вела до нынешнего дня и в какой она и полагает свое счастье! Ты ведь сказала, что до сего времени была счастлива?

— Да, отец, очень счастлива.

— Слышишь, Лучано?

— Бог мне свидетель, — сказал кавалер, обняв Луизу и целуя ее в лоб, как делал это каждое утро, — я тоже был счастлив. Бог мне свидетель также, что в день, когда Луиза покинет меня, чтобы последовать за своим супругом, я буду оставлен всем, что мне дорого в мире, всем, что привязывает меня к жизни. В тот день, друг мой, я облекусь в саван и буду ждать смерти.