1920 Возвращаясь Возвращаясь, мечтать, что завтра, В той комнате, где свалены книги, Этих строк непризнанный автор Опять будет длить повторенные миги И, склоняясь у печки к остывающим трубам, Следить, как полудетские губы «Нет» неверно твердят, Как лукавые веки упорно Прикрывают наивно-обманный взгляд, А около, Из-под шапочки черной, Вьются два маленьких локона. Возвращаясь, мечтать, что снова Завтра, под снежным дождем, Как в повести старой, Мы пройдем вдоль Страстного бульвара Вдвоем, Говоря о причудах маркиза де Сада, Об том, что мудро таит Кама-Шутра, Об чем исступленно кричал Захер-Мазах, — И будет все равно — вечер, день или утро, Так как вечность будет идти рядом, Та вечность, где живы Каждый лепет счастливый И каждый вздох. Возвращаясь, мечтать о простом, Об том, Что завтра, маленьким чудом, Я снова буду, — я буду! — Тем же и с ней же! Смейся, февраль, колючий и свежий, В лицо мне, С насмешкой тверди о моем вчера! Ничего не хочу я помнить! В памяти, умирая, простерты Все прежние дни и ночи, И возле, Окоченели и мертвы, Все утра и все вечера. Февраль! Чего ж ты хохочешь, «А после?» твердя ледяным языком! Что будет после, Подумаем после об том. 14 февраля 1921 «Дни для меня незамысловатые фокусы…» Дни для меня незамысловатые фокусы, В них стройность математического уравнения. Пусть звездятся по водам безжизненные лилий, Но и ало пылают бесстыдные крокусы. Лишь взвихренный атом космической пыли я, Но тем не менее Эти прожитые годы (Точка в вечности вечной природы) Так же полны значения, Как f (x, у) = 0. Богомольно сгибало страдание страсти, К золотым островам уводили наркотики, Гулы борьбы оглушали симфонией, В безмерные дали Провал разверзали, Шелестя сцепленьями слов, библиотеки. Но с горькой иронией, Анализируя Переменные мигов и лет, Вижу, что миру я Был кем-то назначен, Как назначены эллипсы солнц и планет. И когда, умиленным безумьем охвачен Иль кротко покорен судьбе, Я целую чье-то дрожащее веко, Это — к формуле некой Добавляю я «а» или «b». 26 февраля 1921
«Еще раз, может быть, в последний…» Еще раз, может быть, в последний, Дороги выбор мне дарован, На высях жизни, здесь, где воздух Прозрачной ясностью окован, Где жуть волшебной, заповедней, Где часто на порфирных скалах В сны без надежд проснуться — роздых Склоняет путников усталых. Высок бесстрастно купол синий, Внизу, как змей извивы, тучи, Под ними грива острых сосен, Чу! водопад с соседней кручи… Я ль не над миром, на вершине? И ропщет ветер с лживой лаской; Усни! Довольно зим и весен, Путь завершен, стань вечной сказкой! Не верю! Посох мой не сломан, И тропы вьют к иным высотам, Чрез новый лог, былых — огромней, Где шумен пчел разлет по сотам, Где легких птиц певучий гомон, Где высь безмерней, даль бескрайней, Где, может быть, припасть дано мне К твоей, Любовь, предельной тайне! 28 февраля 1921 «В священной бездне мглы архангел мне предстал…» В священной бездне мглы архангел мне предстал, В его зрачках сверкал карбункул и опал. И вестник вечности сказал мне строго: «Следуй!» Я встал и шел за ним. Все стало сродно бреду. Мы понеслись, как вихрь, меж огненных светил, Внизу, у ног, желтел водой священный Нил, Где ныне барка Ра уже не гнет папирус; Потом меж гибких пальм Ганг многоводный вырос Но спал на берегу осмеянный факир; Мелькнул тот кругозор, где буйный триумвир Бежал от Августа, в бою палим любовью; И арки, давшие мечту средневековью, Веселье, что творил свободный Рафаэль, Конкистадоров гром и вдохновенный хмель, Маркиз нарядных сон, под звуки менуэта, Когда была вся жизнь беспечностью одета; Кровавый блеск, где был нож гильотин взнесен, Твой пламенный пожар меж битв, Наполеон, Разгары новых войн и мятежей, стихии, Зажегшие векам огни Ресеферии. Все в диком хаосе взметалось подо мной, И голос слышал я, катившийся волной: «Внемли! Изведал я все таинства Изиды, И то, как, бросив храм разящей Артемиды, Бежали эллины туда, где деял чары Вакх; Как возбуждал вражду в квиритах смелый Гракх, Как с гибеллинами боролись яро гвельфы В лесах, где при луне играли резво эльфы; Как, океан браздя, Колумб едва не сгиб, Как молча созерцал аутодафе Филипп, И был Эскуриал весь дымами окутан, Как в яблоке закон миров провидел Ньютон И в лагере постиг сознанья смысл Декарт. Как в дождевой апрель (по-старому — был март), В светлице, где сидел недавно сторож царский, Стихам Гюго внимал с улыбкой Луначарский». Внимая, я дрожал, а вестник мне: «Гляди!» И хартии тогда раскрылись впереди. Гласила первая: я — истина Биона, Чрез меру — ничего! вот правило закона! Вторая: не забудь — я мыслю, ergo sum [23]. Но слишком много слов запутают и ум. А третья: сам Гюго сказал: мне рек Всевышний — Искусство в том, чтоб все зачеркивать, что лишне. |
