<1920> «С тех пор как я долго в немом ожидании…» С тех пор как я долго в немом ожидании, В тихом веселии, Качался над пропастью смерти, — Мне стали мучительны повествования О невинной Офелии, О честном Лаэрте, И много таких же золотоволосых Историй О любви и о горе. Волны у взморий Стыдливо рокочут; На зеленых откосах Кузнечики сладко стрекочут; Розы в стразовых росах Влюбленным пророчат, И та же луна (О которой пела Ассирия), «Царица сна» (И лунатичек), Льет с высоты Свои древние, дряхлые чары На круг неизменных привычек, На новый, но старый, Ах, старый по-прежнему свет. Да, та же луна Глядит с высоты, Луна, о которой пела Ассирия, Нет! Иной красоты Жажду в мире Я. <1920> «Снова сумрак леса зелен…» Снова сумрак леса зелен, Солнце жгуче, ветер чист; В яме, вдоль ее расселин, Тянут травы тонкий лист. Сквозь хвою недвижных елей Полдень реет, как туман. Вот он, царь земных веселий, Древний бог, великий Пан! Здравствуй, старый, мы знакомы, Много раз я чтил тебя. Вновь пришел, мечтой влекомый, Веря, радуясь, любя. Я ль не славил, в вещей песне, Запах листьев, ширь полян, — Жажду петь еще чудесней: Милый Пан! я счастьем пьян. Старый, мудрый, стародавний, Ты поймешь ли в этот день, Что восторг любви — державной, Чем высоких сосен тень? Что лишь в час, когда ликуем Мы от новых страстных ран, Сладко метить поцелуем Шерсть твою, Великий Пан! <1920> Всадник в городе Дух наших дней свое величество Являл торжественно и зло: Горело дерзко электричество И в высоте, и сквозь стекло; Людей несметное количество По тротуарам вдоль текло; Как звери, в мире не случайные, Авто неслись — глаза в огне; Рисуя сны необычайные, Горели кино в вышине; И за углом звонки трамвайные Терялись в черной глубине. И вот, как гость иного времени, Красивый всадник врезан в свет; Носки он твердо держит в стремени, Изящно, но пестро одет: Ботфорты, хлыст, берет на темени, Былой охотничий жакет. Как этот конь исполнен грации! Его копыт как звучен звон! Он весь подобен иллюстрации К роману рыцарских времен. Но как неверны декорации, Восставшие со всех сторон. Здесь, где шумит толпа столичная, Полна всесилья своего, Здесь, где, дымя, труба фабричная Стоит — немое божество, — Где стук машин — игра привычная, Ты, выходец, искал чего! Ты нарушаешь тон торжественный Всей современности. Гляди: Толпа, смеясь, на зов естественный, Играя, мчится впереди. Что ж! как кентавр, как миф божественный, В былых преданьях пропади! 1920 В вагоне («Душно, тесно, в окна валит…») Душно, тесно, в окна валит Дымный жар, горячий дым, Весь вагон дыханьем залит Жарким, потным и живым. За окном свершают сосны Дикий танец круговой. Дали яркостью несносны, Солнце — уголь огневой. Тело к телу, всем досадно, Все, как мухи, к стеклам льнут, Ветер бега ловят жадно, Пыль воздушную жуют. Лица к лицам, перебранка, Грубость брани, визглый крик, Чахлый облик полустанка, В дым окутанный, возник. Свет надежды; там, быть может, Ковш воды, студен и чист! Нет, напрасно не треножит Паровоза машинист! Прежний дым и грохот старый, Духота, что раньше, та ж, Караван в песках Сахары, Быстро зыблемый мираж. Все песок, пески, песчаник, Путь ведет в песках, в песках. Сон иль явь, ах, бедный странник, Да хранит тебя Аллах! 1920 Болезнь Демон сумрачной болезни Сел на грудь мою и жмет. Все бесплодней, бесполезней Дней бесцветных долгий счет. Ночью сумрак мучит думы, Утром светы множат грусть, За окном все гулы, шумы Знаю, помню наизусть. То, что прежде так страшило, Стало близким и простым: Скоро новая могила Встанет — с именем моим. Что ж! Порвать давно готов я Жизни спутанную нить, Кончив повесть, послесловья, Всем понятного, не длить. Только жаль, мне не дождаться До конца тех бурь слепых, Что гудят, летят, крутятся Над судьбой племен земных. Словно бывши на спектакле, Пятый акт не досмотреть И уйти… куда? — во мрак ли, В свет ли яркий?.. Мысль, ответь! |
