12 марта 1923 Бодлер Давно, когда модно дышали пачули, И лица солидно склонялись в лансье, Ты ветер широт небывалых почуял, Сквозь шелест шелков и из волн валансьен. Ты дрожью вагона, ты волью фрегата Мечтал, чтоб достичь тех иных берегов, Где гидрами — тигр, где иглой — алигатор, И тех, что еще скрыты в завес веков. Лорнируя жизнь в призму горьких иронии, Ты видел насквозь остова Second Empire [12], В салонах, из лож, меж кутил, на перроне, — К парижской толпе припадал, как вампир. Чтоб, впитая кровь, сок тлетворный, размолот, Из тигеля мыслей тек сталью стихов, Чтоб лезвия смерти ложились под молот В том ритме, что был вой вселенских мехов! Твой вопль, к сатане, твой наказ каинитам, Взлет с падали мух, стон лесбийских «epaves» [13]— Над скорченным миром, с надиров к зенитам, Зажглись, черной молнией в годы упав. Скорбя, как Улисс, в далях чуждых, по дыму, Изгнанник с планеты грядущей, ты ждал, Что новые люди гром палиц подымут — Разбить мертвый холод блестящих кандал. Но вальсы скользили, — пусть ближе к Седану; Пачули пьянили, — пусть к бездне коммун. Ты умер, с Нево видя край, вам не данный, Маяк меж твоих «маяков», — но кому? 26 августа 1923
Вариации на тему «Медного всадника» Над омраченным Петроградом Дышал ноябрь осенним хладом. Дождь мелкий моросил. Туман Все облекал в плащ затрапезный. Все тот же медный великан, Топча змею, скакал над бездной. Там, у ограды, преклонен, Громадой камня отенен, Стоял он. Мыслей вихрь слепящий Летел, взвивая ряд картин, — Надежд, падений и годин. Вот — вечер; тот же город спящий, Здесь двое под одним плащом Стоят, кропимые дождем, Укрыты сумрачным гранитом, Спиной к приподнятым копытам. Как тесно руки двух слиты! Вольнолюбивые мечты Спешат признаньями меняться; Встает в грядущем день, когда Народы мира навсегда В одну семью соединятся. Но годы шли. Другой не тут. И рати царские метут Литвы мятежной прах кровавый Под грозный зов его стихов. И заглушат ли гулы славы Вопль здесь встающих голосов, Где первой вольности предтечи Легли под взрывами картечи! Иль слабый стон, каким душа Вильгельма плачет с Иртыша! А тот же, пристально-суровый Гигант, взнесенный на скале! Ужасен ты в окрестной мгле, Ты, демон площади Петровой! Виденье призрачных сибилл, В змею — коня копыта вбил, Уздой железной взвил Россию, Чтоб двух племен гнев, стыд и страх, Как укрощенную стихию, Праправнук мог топтать во прах! Он поднял взор. Его чело К решетке хладной прилегло, И мыслей вихрь вскрутился, черный, Зубцами молний искривлен. «Добро, строитель чудотворный! Ужо тебе!» — Так думал он. И сквозь безумное мечтанье, Как будто грома грохотанье, Он слышал топот роковой. Уже пуста была ограда, Уже скакал по камням града — Над мутно плещущей Невой — С рукой простертой Всадник Медный. Куда он мчал слепой порыв? И, исполину путь закрыв, С лучом рассвета, бело-бледный, Стоял в веках Евгений бедный. 28 октября 1923 Мысленно Мысленно, да! Мысленно, да! но с какой напряженностью Сквозь окна из книг озираем весь мир мы! Я пластался мечтой над огромной сожженностью Сахары, тонул в знойных зарослях Бирмы; Я следил, веки сжав, как с руки краснокожего, Вся в перьях, летя, пела смерти вестунья; Я слушал, чтоб в строфы влить звука похожего Твой грохот, твой дым, в твердь, Мози-оа-Тунья! Сто раз, нет, сто сотен, пока свое пол-лица Земля крыла в сумрак, — покой океанам! — Я белкой метался к полюсу с полюса, Вдоль всех параллелей, по всем меридианам. Все хребты твои знаю, все пропасти в кратерах, Травы всяческих памп, всех Мальстрёмов содомы: Мой стимер, где б ни был, — в знакомых фарватерах, Мой авто — всюду гость, мой биплан — всюду дома! И как часто, сорван с комка зеленого, Той же волей взрезал я мировое пространство, Спеша по путям светодня миллионного, Чтоб хоры светил мне кричали: «Постранствуй!» И с Марса, с Венеры, с синего Сирия Созерцал, постигал жизнь в кругу необъятном, Где миг — мига в веках — наш Египет — Ассирия, А «я» — электрон, что покинул свой атом! 8 июля 1923 Молодость мира («Лес, луга, плоскогорья — невиданной фауны…») Лес, луга, плоскогорья — невиданной фауны… Ветер свищет по мыслям, соль с моря соря… Лук на голых лопатках, грядущие Фаусты Рыщут, где б на добычу, с осанкой царя. В морок зорких пещер ночь уводит: с Церлинами Дон-Жуаны жмут ворох прогнившей травы. Завтра прыгать Колумбам путями орлиными, В дебрях врезать Вобанам для мамонтов рвы. Лунь-ведун счел все луны, все цифры в Люцифере, Тайны неба колебля, — лохматый Лаплас! Вторят те ритму речи, те чертят на шифере, — Братья старшие Гете и Дюреров глаз! Лес, луга, плоскогорья и ветер пройоденный, Будущих всех столетий крыльцо-колыбель, Где еще в гром не крылись ни Зевсы, ни Одины, — Сквозь кивот библиотек вздох бедный тебе ль? Ветер свищет по мыслям, где медлим в трамвае мы, Где нам радио ропщут, — газетный листок… Гость неведомой флоры, преданьем срываемый, Меж авто, в пыль асфальта, спадает цветок. |