28 августа 1923 Так вот где… Так вот где жизнь таила грани: Стол, телефон и голос грустный… Так сталь стилета остро ранит, И сердце, вдруг, без боли хрустнет. И мир, весь мир, — желаний, счастий, (Вселенная солнц, звезд, земель их), Испеплен, рухнет, — чьи-то части, — Лечь в память, трупа онемелей! Я знал, я ждал, предвидел, мерил, Но смерть всегда нова! — Не так ли Кураре, краткий дар Америк, Вжигает в кровь свои пентакли? И раньше было: жизнь межила Пути, чтоб вскрыть иные дали… Но юность, юность билась в жилах, Сны, умирая, новых ждали! И вот — все ночь. Старик упрямый, Ты ль в сотый круг шагнешь мгновенно? А сталь стилета входит прямо, И яд шипит по тленным венам. Я ждал, гадал, как сердце хрустнет, Как рок меж роз декабрьских ранит… Но — стол, звонок да голос грустный… Так вот где жизнь таила грани! 16 ноября 1923
Два крыла После тех самых путей и перепутий, Мимо зеркала теней, все напевыв мечтах, Под семицветием радугимедля в пышном приюте, Где девятой Каменойпеснь была начата, — Я роком был брошен, где мигвсегда молод, Где опыты стали — не к часу, в тени, Где далиоткрыты на море, на молы, — В такое безумье, в такие дни. Здесь была наша встреча; но разные видения За собой увлекали мы с разных дорог: Рим и мирминовал я, ты — первое предупреждение Объявляла, вступая в жизнь едва на порог. Но в оклике ль коршунов, в орлем ли клекоте Мы подслушали оба соблазн до высот, Словно оба лежали мы, у стремнины, на локте, и Были оба бездетны, как стар был Казот. И в бессмертности вымысла, и в сутолоке хлопотной, И где страсть Евредику жалит из трав, Ты — моя молодость, я — твоя опытность, Ты — мне мать и любовница, я — твой муж и сестра. Два крыла мощной птицы, мы летим над атоллами К тем граням, где Полюс льды престольно простер И над полыми глубями в небе полное полымя Бродит, весть от планеты к планетам, в простор! 24 марта 1923 Пятьдесят лет Пятьдесят лет — пятьдесят вех; пятьдесят лет — пятьдесят лестниц; Медленный всход на высоту; всход на виду у сотен сплетниц. Прямо ли, криво ли лестницы прыгали, под ветром, под ношей ли, — ярусы множились, Узкие дали вдруг вырастали, гор кругозоры низились, ожили. Где я? — высоко ль? — полвека — что цоколь; что бархат — осока низинных болот. Что здесь? — не пьяны ль молчаньем поляны, куда и бипланы не взрежут полет? Пятьдесят лет — пятьдесят вех; пятьдесят лет — пятьдесят всходов. Что день, то ступень, и стуки минут — раздумья и труд, год за годом. Вышина… Тишина… Звезды — весть… Но ведь знаю, День за днем будет объем шире, и есть — даль иная! Беден мой след! ношу лет знать — охоты нет! ветер, непрошен ты! Пусть бы путь досягнуть мог до больших границ, прежде чем ниц ринусь я, сброшенный! Пятьдесят лет — пятьдесят вех; пятьдесят лет — пятьдесят лестниц… Еще б этот счет! всход вперед! и пусть на дне — суд обо мне мировых сплетниц! 27 ноября, 15 декабря 1923 Бреды На рынке белых бредов День, из душных дней, что клеймены на рынке белых бредов; Где вдоль тротуаров кайманы лежат как свертки пледов; Перекинутый трамваем, где гудит игуанадон; Ляпис-надписями «А.М.Д.» крестить пивные надо И, войдя к Верхарну, в «Leg Soirs», в рифмованном застенке Ждать, что в губы клюнет казуар, насмешлив и застенчив. День, из давних дней, что ведомы, измолоты, воспеты, Тех, что выкроили ведуны заранее аспекты, Сквасив Пушкина и тропики в Эсхиле взятой Мойрой, Длить на абсолютах трепаки под алгоритмы ойры, Так все кинофильмы завертев, что (тема Старой Школы) В ликах Фра-Беато скрыт вертеп, — Эдем, где Фрины голы! День, из долгих дней, не дожитых, республика, в которой, Трость вертя, похож на дожа ты на торном Bucentoro, И, плывя, дрожишь, чтоб опухоль щек, надувавших трубы, Вдруг не превратилась в выхухоль большой банкирской шубы, И из волн, брызг, рыб и хаоса, — строф оперных обидней, Не слепились в хоры голоса лирических обыдней! |