<1916–1917> «Тот облик вековой огромных городов…» Тот облик вековой огромных городов, Который видим мы, — исчезнет неизбежно; Наследье смутное мятущихся веков, Отброшен будет он презрительно-небрежно. Окончится война, и вступит мир опять На твердую стезю исканий и открытий, Чтоб над стихиями во всем торжествовать И властелином быть явлений и событий. Исполнится тогда жестокая мечта Поэтов, видевших грядущее воочью. Земля предстанет всем — Эдемом, залита Огнем искусственным, как в полдень, так и ночью; Стеклянным куполом прикроется она, И общий город-дом, вместив все миллионы Живых существ, начнет без отдыха и сна, Покорно выполнять их строгие законы. Машины загудят, сокрытые от глаз, Всем разнося тепло, свет, воздух, веду, пищу, Авто и аэро, раз тридцать каждый час, Всех будут подвозить послушно к их жилищу: Незримых проволок бесчисленная сеть Всем явит новости и в звуках и в картине… Но будет все вокруг: стекло, сталь, камень, медь, Железо, золото, алмаз, орк, алюминий, Не будет ни травы, ни зелени; ничто Не сохранит следов отвергнутой природы, Но о живых лесах решится вспомнить кто В дни блага общего, блаженства и свободы? Но я еще люблю вас, города… <1917> В ночь под Новый год Минут годы. Станет наше время Давней сказкой, бредом дней былых; Мы исчезнем, как былое племя, В длинном перечне племен земных. Но с лазури будут звезды те же Снег декабрьский серебрить во мгле; Те же звоны резать воздух свежий, Разнося призыв церквей земле; Будет снова пениться в бокалах, Искры сея, жгучее вино; В скромных комнатах и пышных залах, С боем полночи — звучать одно: «С Новым годом! С новым счастьем!» — Дружно Грянет хор веселых голосов… Будет жизнь, как пена вин, жемчужна, Год грядущий, как любовный зов. Если ж вдруг, клоня лицо к печали, Тихо скажет старенький старик: «Мы не так восьмнадцатый встречали!..» — Ту беседу скроет общий клик. Сгинет ропот неуместный, точно Утром тень, всплывающая ввысь… Полночь! Полночь! бьющая урочно, Эти дни безвестные — приблизь! 1 декабря 1917 — 1 января 1918 Краткий дифирамб Летайте, птицы, — И мы за вами! Нам нет границы. И за громами, Над чернью туч, Челн Человека Победу века Гласит, летуч! Прорезал небо Руль моноплана. Соперник Феба! Глубь океана, И волны рек, И воздух горный Тебе покорны, О Человек! <1910–1918> Голос города («Ру-ру, ру-ру, трах, рк-ру-ру…») Ру-ру, ру-ру, трах, рк-ру-ру… По вечерам, как поутру, Трамвай гремит, дзинь-дзинь звонит… И стук колес, и скок копыт, И взвизги шин, взносящих пыль, И-и гудит автомобиль. Трамвай гремит: ру-ру, ру-ру… По вечерам, как поутру. Сквозь гул толпы — торговцев зов, Мальчишек крик и шум шагов, И говор, говор, говор, гул… Но ветерок дохнул, подул… Трамвай гремит: ру-ру, ру-ру… По вечерам, как поутру. Вон с высоты, как дальний всплеск, Пропеллера жужжащий треск, Но скок копыт, но стук колес, Но гул толпы все <смял>, унес. Ру-ру, ру-ру, трах, ру-ру-ру… Трамвай гремит, как поутру. И, гордым вздохом вознесен, Над городом восходит звон: Дон-дон, дон-дон, весь небосклон Разносит зов иных времен! 3–4 января 1918 «На дальней полке мирным строем стоя…» На дальней полке мирным строем стоя, Спят с ранних лет любимые тома: В них дремлет луч тропического зноя, Глядит из них полярной ночи тьма. Там — повести безумно-дерзких странствий: То — к полюсу, где мир окован льдом, Где солнца нет, а мгла горит, в убранстве Сияний северных, над белым сном; То — в страны страшных бурь и грозных ливней, Где из песков крутит столбы самум, Где путь в лесах проложен силой бивней, Где львы рычат иль жуток выкрик пум. Там — сказки о боях: пираты в давке, В зубах с ножами в плен берут фрегат; Иль дикари летят, взвив томагавки, Под бранный клич на белых из засад! Ряд буйных вымыслов, живых фантазий! Из детских книг встают, в мечтах ожив, Герои, битвы, земли; в каждой фразе — Отважный подвиг, смелый жест, порыв. И в наши дни, когда кругом — так смутно, Отрадно вспомнить все, что Рок унес: Пыл юности, былой восторг, минутно Забыв действительность в причуде грез! |
