— Что ты все время вопросы задаешь? — окончательно разозлился Нигилист. — Я тебе что, мальчик для битья?

— А еще и водитель, телохранитель твоего босса, Миша, попал вместе с моими людьми. Думаешь, Степан Петрович по головке тебя погладит за это?

— Со Степаном Петровичем я как-нибудь сам разберусь. Говори, что ты хочешь, Радик. Твои условия. Нам нужно выбираться из этого болота, дело делать.

— Такие хорошие люди, — покачал головой Радик, — даже не знаю, что тут можно сделать.

— Знаешь! Может, я и ошибся с этим негодяем из деревни, хотя скорее всего тут твоя оплошность налицо, но тебя-то я хорошо знаю и вижу: есть у тебя план. Говори.

— План есть, но он тебе совсем не понравится. А другого плана нет. И не будет, — жестко добавил Радик.

— Говори.

— Мои люди ничего не скажут про тебя, придумаем, что они должны говорить. Про шофера скажут, что взяли по дороге, просто подвезли, он тут совсем ни при чем. Скоро выйдет. А мы будем дальше думать о тюменцах. Я помогу.

— Дальше, — насторожился Нигилист. — Я слушаю. Что тебе нужно за все это?

— Твоя жена, — ухмыльнулся Радик.

— Хочешь купить?

Ратковский вздрогнул от неожиданности. Бородатый «басмач» усмехнулся, одобрительно кивнул.

— Это мое последнее слово.

— Все твои люди вместе с тобой не стоят ее, — спокойно произнес Нигилист. — Придумай что-нибудь другое. Наташа не продается.

— Один вечер, Петр Яковлевич. Только один. Я не злодей, прошу очень мало. Что такое — пару часов наедине с твоей женой? Она и не поймет, что там случилось, кто там был. И мы в расчете. Кого хочешь спроси — я просто прощаю тебя. Можешь радоваться, что удачно женился, не то — большие неприятности имел бы.

— Мне нужно подумать. — Нигилист беспрестанно дергал носом. — Надеюсь, ты не требуешь ответа сейчас?

— Нет, — сладко ухмыльнулся Радик. — Даю тебе сутки. Завтра вечером скажешь.

Нигилист резко встал и пошел к выходу. Следом за ним вышел из комнаты и Ратковский.

— Веди машину, Олег, — в офис. Только не говори мне, что ты чувствовал провал операции. И свяжись с Васей Садовниковым, у него, кажется, есть человек, который может убрать продавца. Десять тысяч баксов я даю. Как будете их делить, решайте сами. Ты и Вася. Но чтоб в ближайшие дни этот вопрос был решен.

— Степан Петрович! — сорвался Нигилист. — Но я же старался ради нашего общего дела! Да, промашка вышла, бывает…

— Заткнись, Петя! Это не промашка, это провал! Какого хрена ты полез с этим своим мудаком? Где ты его взял? Кто тебя просил проявлять инициативу? Думал, умнее всех? Умнее Шеварова, да? А оказалось — нет.

— Степан Петрович, вы что же, не поддержите меня? То, что Радик требует, невозможно! Поймите, речь идет о моей семье, это… это ни в какие ворота не лезет. Если вы поговорите с ним, он откажется от своей затеи, можно ведь найти приемлемое решение. Степан Петрович, пожалуйста, я вас очень прошу!

— И я тебя очень прошу, Петя, — сделай так, чтобы Миша вышел совершенно чистым. Ты представляешь, каково мне, если его обвинят и посадят? Мне, честному бизнесмену? Позор!! Я не переживу этого!

— Радик может, Степан Петрович. Поговорите с ним!

— Вот и разбирайся сам, Петя. Стар я уже со всякой шпаной разговаривать. Лет пять назад, когда у меня на рабочем столе «вертушка» стояла, да не одна, а у подъезда две машины дежурили, я нашел бы на него управу. А сейчас… Как же ты подкузьмил меня, Петя! Личного водителя, телохранителя забрали за наркотики! Вот спасибо, милок, удружил за все хорошее, что я для тебя сделал.

— Степан Петрович, я ведь тоже кое-что сделал для фирмы. Надеюсь, вы не забыли, что многие наши удачные, особенно удачные операции проводил именно я!

— Ну, так за это и получил свое, Петя. Ты ведь тоже помнишь, сколько получил? Аль позабыл? — Степан Петрович Шеваров любил время от времени играть деревенского простодушного мужичонку: аль, чаво? ась? куды? Вспоминал таким образом свое босоногое деревенское детство.

— Но сейчас положение критическое. Поэтому и прошу вашей помощи! Ну, хотите — на колени встану! Степан Петрович…

— Это у тебя нервное. Пока что. Сам намудрил, сам и выкарабкивайся. Ну, а ежели у фирмы возникнут проблемы из-за этого, соберем совет директоров и примем решение. Ты понял, что я имею в виду? И чтобы Миша сегодня… нет, сегодня уже поздно, завтра был на своем рабочем месте.

— Значит, не хотите помочь? — мрачно выдавил Нигилист.

Степан Петрович подошел к окну, задернул голубые вертикальные жалюзи, потом нехотя повернулся к Нигилисту.

— О какой помощи ты говоришь, Петя? Ты же всех подвел! Вроде как пришел в гости, напился, набил морду хозяину, а на следующий день приходишь к нему и просишь йоду, ссадины на руках помазать. Хорош гусь, ничего не скажешь! Иди, Петя, иди, думай, милок, ты у нас парень головастый, что-нибудь придумаешь.

— Ну что ж, и на том спасибо, — обмяк Нигилист. — Посмотрим, что можно придумать.

За дверью его ждал Ратковский. Вскочил с кожаного диванчика напротив стола секретарши, поспешил следом к выходу.

— Говорил с Садовником? — не оборачиваясь, спросил Нигилист.

— Только что, из машины. У него проблемы с наличностью, согласился сразу. За девять штук. Одну — мне. Думаю, киллеру даст пять, себе оставит четыре. А может, и наоборот.

— Мне это не интересно. Десять кладу на стол, делите, как хотите. Можешь себе взять все. Но чтобы в ближайшие два-три дня проблема была решена.

— Решится. Я думаю, сегодня человек Садовникова улетит в Краснодар. Через час я позвоню Садовникову, уточню детали, сообщу координаты Плешакова. А что Степан Петрович?

— Сука он! — Резко обернувшись, тяжело посмотрел на Ратковского.

Бывший офицер ГРУ почувствовал, как у него неприятно засосало под ложечкой. Таким взглядом смотрят на свидетеля.

Наташа сидела на огромной кровати, закутавшись в синий плед, и молча смотрела в окно. Смотрела и ничего не видела, потому что заоконный мир, где высится кинотеатр, ходят поезда метро, где ездят машины и торопливо шагают уставшие, озабоченные люди, был совершенно чужим для нее. Так и прежде было, но сейчас, когда и дом стал чужим, противным, совершенно невыносимым, она испугалась.

Вечерний полумрак уже скрадывал углы в комнате, а Наташа сидела, не двигаясь, даже торшер не включала. Немая мука охватила душу, сбивчивые, путаные мысли метались в голове и сгорали в бешеном огне отчаяния. И не было спасительного выхода. Там плохо, здесь плохо, некуда бежать, негде укрыться… В Гирей уехать? Но там ведь Плешаков, теперь он не оставит ее в покое. Тогда, у забора, показал свои истинные намерения, хотя она была с мужем. А приедет одна? Да он ей проходу не даст. А мать — разве она поймет ее горечь, тоску одиночества? Скажет: кто же тебя заставлял выходить замуж за человека, которого не любишь? Хотела жить с шиком, богато за чужой счет? Теперь расплачивайся за это. И все будут посмеиваться: вот, мол, что бывает с теми, кто захотел сладкой жизни! Приезжала, на «мерседесе» тут гарцевала, а теперь ходит сама не своя!

В комнату вошел Нигилист, присел на край кровати.

— Наташа, — негромко позвал.

Она повернулась, посмотрела прекрасными черными глазами, в которых застыла печаль. Вчера она ненавидела его, когда узнала про обман с родителями, закатила скандал, билась в истерике, а сегодня и ненависти не было. Лишь грусть. И смотрела на своего мужа, как на чужого, постороннего человека.

— Ты очень красивая, Наташа. Такая — грустная, ты мне еще больше нравишься. Я, конечно, виноват, что обманул тебя, не родителям представил, а совершенно чужим людям, но сделал это лишь потому, что… понял — именно такую жену я хочу иметь. Понял настолько отчетливо — как будто всегда знал, что ты станешь моей женой.

— Я уйду от тебя. Ты не меня любишь, ты себя любишь, а все остальное — лишь вещи, которые нужны или не нужны, выгодны или невыгодны, удобны или неудобны тебе. Я не хочу быть вещью.