— Господи! — взмолилась Наташа. — Сделай так, чтобы он никогда не произносил это слово. — Поднялась и пошла на кухню. Но в дверях остановилась, посмотрела на Нигилиста: — Это ты убил Плешакова?

— А его убили?

— Не притворяйся! — крикнула Наташа. — Его убили вскоре после того, как он вернулся из Москвы, где встречался с тобой. Ты же сам говорил, что у вас какие-то дела.

— Во-первых, я не встречался с ним в Москве, и вообще, думаю, что он сюда не приезжал.

— Но ты же спрашивал у меня его адрес.

— Его дома убили?

— Нет, в Гулькевичах, в районном центре, он там у приятеля гостил.

— Ты мне адрес этого приятеля сообщала?

— Нет…

— Тогда о чем мы говорим?

— Ни о чем!..

Когда Нигилист наконец-то убрался, Наташа достала из косметички визитную карточку, на которой витиеватыми зелеными буквами было написано «Ландыш» и номер телефона. Вздохнув, снова сунула карточку в косметичку.

Андрей Логинов все еще не мог поверить, что это произошло с ним. Ему всегда не везло в преферансе, за всю жизнь в лотерею не выиграл больше рубля, денег не находил — и вдруг такое!

Да с ним ли это случилось? И как вовремя!

Полгода назад Андрей ушел из издательства «Советская Россия», не было смысла работать над рукописями «классиков» национальных окраин за две тысячи рублей в месяц, мучиться, читая восьмисот-девятисотстраничные «кирпичи», где с ужасающей подробностью описывалась любовь очередного местного пастуха к очередной местной свинарке. А приметой времени, гордостью автора были злые козни большого профсоюзного начальника, в котором следовало угадать большого партийного начальника. Но говорить об этом вслух пока не следовало.

И Андрей ушел. Как говорится, «на вольные хлеба». Вольные-то они вольные, а вот хлеба́ или нет, — как получится. Пока были деньги на книжке, не грустил, писал роман о следователе, разоблачающем страшную банду. Живых следователей Андрей в глаза не видел, об их работе не знал совершенно ничего, но это его мало волновало. Почитал романы Вайнеров, Адамова, Леонова, кое-что выписал для себя, в основном — порядки проведения обысков, допросов, принцип работы экспертов и прочие профессиональные подробности. И — сочинил роман.

Коллеги-издатели одобрительно кивали головами после прочтения. Но потом заявляли, что сейчас читателей интересуют в основном американские детективщики. Наших же, даже классиков, сейчас невыгодно издавать.

Обещали: года через два ситуация изменится, обожрутся наши читатели американским чтивом, тогда и приходи.

Между тем деньги кончались. Совсем немного осталось их на сберкнижке. Не будь этих подлых реформ, хватило бы лет на пять, а теперь вот — всего лишь на полгода. И что дальше делать?

Андрей звонил приятелям, знакомым, спрашивал, нет ли какой работы, не нужно ли чего написать или отредактировать. А может, каким-нибудь клерком с приличной оплатой возьмут? Не брали. Тот же Садовников, каким другом был! Клялся, что сам пропадет, а Логинова выручит, если ему трудно придется. Теперь же и голос изменился, говорил с ленцой, как бы нехотя, подчеркивая, мол, понимай, с кем разговариваешь. Правда, обещал, если что, позвонит. Однако Андрей понял: с этим дерьмом лучше дела не иметь. Когда книжечку свою пропихивал, скромным был и вежливым, давно это было… Четыре года назад. С тех пор много воды утекло. Талантливый (как признавали критики) писатель Андрей Логинов стал бедным и никому не нужным, а бездарный стихоплет Вася Садовников — богатым и важным. Такие вот реформы случились.

Потихоньку подступало отчаяние. Торговать Андрей не умел, деньги кончались. Как жить дальше, не знал. Время от времени мелькала в голове мысль о самоубийстве. Только и останавливало — пятнадцатилетняя дочь в Челябинске. Он ведь ей обещал: закончишь школу, приезжай в Москву, я тебя устрою, я тебе помогу…

Совсем грустно стало жить. Даже в ЦДЛ идти не хотелось.

И вдруг позвонил Вася Садовников с предложением: партия финского «Мальборо», миллион пачек. Пачка стоит девяносто рублей. Найдешь покупателя на всю партию за девяносто пять или сто рублей пачка — все, что сверх девяноста, твое. Андрей хотел было послать бизнесмена куда подальше, но сдержался, лишь вежливо поблагодарил. Искать покупателей он не собирался, среди московских знакомых немного было таких, которые курили «Мальборо», а чтоб миллион пачек мог купить — такого человека и представить себе не мог, хоть и был писателем.

Но надо ж было так случиться, что на следующее утро позвонил молодой прозаик из Харькова Миша Сташевский и после обычных «как живешь», «что пишешь», «а кому на хрен нужна наша писанина», спросил, не знает ли Андрей, где купить большую партию «Мальборо», очень большую, его харьковские друзья-бизнесмены решили вложить деньги в курево.

Андрей тут же предложил миллион пачек по сто рублей, они поторговались, сошлись на цене девяносто два рубля, и сделка состоялась, к немалому удивлению самого Андрея. И два миллиона рублей, сумма просто-таки немыслимая для Андрея, перекочевали в его «дипломат».

Так вот оно и получилось. Чудо? Случай? А черт его знает! Хорошо, что сдержался, не послал Садовникова, когда тот позвонил.

И что теперь делать с этим состоянием? Третий день уже пошел, но Андрей до сих пор не мог решить.

Дело дошло до того, что из квартиры почти не выходил, боялся деньги без присмотра оставить. Тем более какие-то странные телефонные звонки стали раздаваться в его квартире. Снимает трубку — тишина. Неправильно соединяют, что ли? А если кто проверяет, дома он или нет?

Думал Андрей, думал, как же отметить это нежданно привалившее счастье, и придумал. Нашел в стопке старых газет «Московский комсомолец» за прошлый месяц, положил газету с колонкой частных объявлений на журнальный столик рядом с телефоном и стал набирать номер, усмехаясь в усы.

Сергей Мезенцев неторопливо шагал по Комсомольскому проспекту в сторону метро «Фрунзенская», шел к приятелю в гости, посидели на кухне, поговорили за бутылкой «Столичной». Паша Литвинов по-прежнему работал в «Труде», денег там платили мало, как и во многих других газетах, но Паша на жизнь не жаловался и менять профессию не собирался. Жена его, Оксанка, преподавала историю в школе, тоже получала мизер, но, как и муж, в торговлю и бизнес не рвалась. А пятилетняя дочь Аленка училась читать по книгам, которые в детстве читали папа и мама. Сохранились книги, и вот — пригодились.

Не было там импортных разносолов, напитков; в стареньком магнитофоне «Электроника» крутилась кассета с «Машиной времени», а как хорошо, уютно посидели на маленькой кухне! Оксанка сварила картошки, порезала сала и вареной колбасы, положила капусту собственной закваски — лучшей закуски не придумать. А говорили о литературе, о новых и старых именах, вспоминали общих знакомых и собственные похождения в университете.

Сергей как будто в другой мир попал, жили в нем симпатичные, добрые, умные люди, жили не так, как полагалось высокообразованным специалистам, приносящим явную пользу своему государству, — за чертой нищеты. Как, впрочем, и почти все честные люди в этой странной стране. Но не плакались, не гонялись за легкими деньгами, не завидовали — делали свое дело и были счастливы.

Сергей искренне позавидовал, что Паша и Оксанка остались прежними. А он изменился. Так получилось — попал совсем в другой мир, где было тоскливо от обязательной демонстрации европейской моды, обязательного изобилия, обязательного восхищения коммерческими операциями, обязательного обсуждения предстоящих поездок на Канары или на сафари в Кению. Чужой мир — глупый до невозможности, отупевший от свалившейся вдруг вседозволенности…

Не хотелось уходить, но, как говорится, пора и честь знать. Сергей шагал по тротуару Ленинского проспекта и уже не старался обходить многочисленные лужи. Сырой, тяжелый ветер трепал его длинные каштановые волосы, моросил мерзкий дождь. Гнусная погода. Такая же была весной, когда он жил в общежитии с черноглазой девчонкой, и так же хорошо себя чувствовал, как сегодня у Паши с Оксанкой.