— Привет из Москвы, — прошипел Валет, всаживая в спину Плешакова узкий тонкий нож.

Плешаков дернулся, повернул к Валету изумленное лицо. Губы его дрожали, он что-то пытался сказать, но кровь, хлынувшая изо рта, помешала. Потом медленно завалился набок, в густую траву. Валет успел выдернуть нож и, злобно усмехаясь, наблюдал, как судорожно бьется в траве его жертва. Потом наклонился, ударил ножом еще раз — под сосок на левой стороне груди. Раз, другой, третий. Плешаков захрипел, выгнулся в последний раз и затих, с отчаянным изумлением уставившись на звезды. Словно они были виновны в его гибели.

В соседнем дворе завыла собака.

Валет вытер нож о рубашку убитого и, перемахнув через ветхий забор, помчался по улице в сторону железнодорожной станции. Там он запрыгнул на «тормоз» отходящего товарного состава и через полчаса был на станции Кавказская. Еще через час сидел в купе скорого поезда, мчавшегося на север.

Нигилист сидел на кровати, обхватив голову руками. Лицо его было бледным, осунувшимся, под глазами набухли темные мешки. Утреннее солнце поднялось над деревьями и крышами, наполняя теплыми лучами чистый, вымытый дождями город. Наташа спала, а Нигилист, похоже, и не ложился в постель всю ночь.

Вчера, когда он вернулся домой — ни в какой аэропорт его не вызывали, два часа, как и условились с Радиком, он ездил по улицам Москвы в своей машине, — вид Наташи его испугал: кофта разодрана, футболка под нею — тоже. Бретельки лифчика торчат из-под обрывков одежды. Левая щека распухла, на лице царапины, на руках, на молочно-белых грудях — синяки. Наташа сидела на кровати, смотрела прямо перед собой невидящим взглядом. Не плакала — только смотрела, молчала, но все это было страшно.

Нигилист бросился к ней, стал спрашивать, что произошло… Мог бы и не спрашивать, и так все ясно. С той минуты, как позволил Радику и согласился на его условия, знал, что все будет именно так. Не знал только, что вид Наташи так испугает его, вызовет такую волну ненависти — хоть бери пистолет и стреляй — всех, кто виноват в том, что случилось. А потом — себя.

Наташа ни слова не сказала ему. Она молча согласилась пойти в ванную, приняла душ и упала в постель. Он не посмел ее тревожить. Лишь повторял, что в милицию заявлять нельзя, ничего хорошего из этого не получится. Нужно потерпеть, немного потерпеть, он, Нигилист, никогда не забудет того, что случилось, он отомстит всем, всем, пусть она не сомневается, они кровью заплатят ему за ее позор!

Судя по тому, что из милиции никто не интересовался, что тут произошло, Наташа не позвонила.

Она уже спала, вздрагивая и вскрикивая во сне, а он сидел рядом на кровати и все повторял, как молитву, как заклинание, что никто не уйдет от ответа за ее страдания. Никто!

Больно было и стыдно. Неужели он, Петр Нигилист, дошел до такой подлости — отдал свою жену на растерзание какому-то гнусному уголовнику? Это — он?! Все бы свои деньги, что хранились в швейцарском банке, отдал за то, чтобы твердо знать — нет, это не он. Если бы Наташа проснулась вдруг и сказала: ты виноват, прыгай в окно, такие не имеют права жить — он бы прыгнул.

Вот и утро наступило, но не принесло облегчения. Наташа открыла глаза. Нигилист замер: что она скажет? Она молчала, только в уголках глаз блестели слезинки.

— Наташа! — бросился он к ней. — Это чудовищно, ужасно, кто бы мог подумать! Я так переживал, я всю ночь не спал…

Наташа вспоминала все, что случилось вчера вечером: уход Нигилиста, самоуверенную рожу Радика, его руки, причиняющие боль, зловонное дыхание, удар, ее план, так удачно приведенный в действие… У него не получилось ничего. А вот что было потом, совершенно не помнила. Сказала, что Радик не смог ее изнасиловать, или не сказала? Похоже, он ничего не знает. Ну и пусть не знает!

— Наташа, как ты себя чувствуешь? Может, нужно к врачу сходить? Хочешь, я приглашу гинеколога, самого лучшего, самого знаменитого… Хочешь, Наташа? Я сделаю все, что ты скажешь!

— Ты уже сделал…

— Кто же мог подумать… Если бы я знал… — Наташа почувствовала фальшь в его голосе. Он искренне переживал, искренне сочувствовал ей, и на фоне этой искренности фальшивые слова были особенно заметны.

— Ты знал, — равнодушно произнесла Наташа, — ты все это подстроил. Что ты хочешь от меня? Уйди, мне ничего не нужно.

— Я?! Как ты можешь думать об этом? Наташа, клянусь тебе, они все, все до одного будут наказаны. Вот увидишь!

— Не увижу. Я ухожу от тебя. Ты предал меня, мужчина не может поступить так подло. Ты просто подонок. Как и этот Радик.

— Наташа, пожалуйста, прошу тебя, не надо так говорить. Когда-нибудь я все тебе расскажу, но не сейчас, не время. Да, я подонок, согласен, но так получилось…

— Уходи…

— Наташа! Ну пожалуйста, не будь такой жестокой, я…

— Жестокой?! После того, что здесь было? После того, как ты оставил меня в квартире с подонком, чтобы тот изнасиловал меня?! Убирайся, я ненавижу тебя! Ненавижу!

— Я не виноват в том, что так получилось! — по-бабьи взвизгнул Нигилист. — В этом и твоя вина! Ты настояла на том, чтобы мы поехали в этот дерьмовый Гирей, из-за тебя я встретился с каким-то гнусным типом, из-за тебя попал в идиотскую ситуацию! Об этом хоть подумала?

— Ты не виноват?

— Ну, хорошо, виноват, но не только я…

— А кто же еще?

— И ты тоже.

— Ты еще хуже, чем я думала. Ну, пожалуйста, оставь меня в покое, оставь, оставь! Я понимаю, что это твоя квартира, я уйду отсюда, сегодня же, немного приду в себя и уйду…

— Это твоя квартира, никуда ты не уйдешь отсюда.

— Ты думаешь, сможешь меня удержать? Никогда! Я ненавижу тебя! Слышишь? Ненавижу!

— Наташа! — Нигилист встал перед ней на колени. — Прошу тебя, прости. Прости, Наташа! Я сделаю для тебя все, что хочешь! Хочешь машину? Или поедем в Америку, по Нью-Йорку погуляем, по Сан-Франциско? Все, Наташа, все, только прости!

— Ненавижу.

— Я понимаю, не сейчас, не сегодня. Прости когда-нибудь… Наташа? — Он пытался заглянуть в ее глаза. — Когда-нибудь прости меня, Наташа… Я буду ждать. Я сам себя накажу за то, что случилось. Это твоя квартира, Наташа, я ухожу… Может, я и подонок, но не могу… не могу, не могу!! — закричал он, вскакивая на ноги и бестолково размахивая кулаками. — Я не могу так!!

Наташа укрылась одеялом с головой. Нигилист побежал в другую комнату, схватил чемодан, принялся торопливо собирать вещи. Он швырял в открытую пасть чемодана костюм, рубашки, носки, белье, какие-то бумаги из рабочего стола.

— Наташа, я ухожу. А ты остаешься, ты остаешься здесь, это твоя квартира, все здесь твое. Я знаю, что тебе некуда идти — и не надо. Деньги я оставил в ящике стола, потом еще дам. Ты можешь делать все, что хочешь. Я надеюсь… Наташа, ты слышишь? Я надеюсь вернуться сюда. Я зайду через недельку, когда ты успокоишься, когда… Я зайду, и мы поговорим всерьез. Только не делай глупостей, пожалуйста, Наташа. — Помолчал, глядя на постель, потом с надеждой спросил: — Ты ничего не хочешь мне сказать напоследок, Наташа?

— Нет… — простонала она сквозь слезы.

— Через неделю… А пока… — Нигилист растерянно пожал плечами. — Больше я ничего не могу сделать.

Если бы Наташа видела его в эту минуту, она бы сильно удивилась. Растерянный, не знающий, что делать, Нигилист — такого не только она, многие, кто знал Петра Яковлевича, никогда не видели.

Он вышел из квартиры, старательно запер дверь на ключ, постучал к Ратковскому.

— Проблемы, Петр Яковлевич? Может, мне нужно было все же остаться дома вчера? В конце концов, могли быть непредвиденные последствия.

— Все последствия предвиденные, — мрачно процедил сквозь зубы Нигилист, швырнув чемодан на пол. — Я о них знал, когда Шеваров отказался помочь. Если бы ты остался дома, вмешался, что бы мы сейчас делали? Думать нужно было, когда я соглашался. Все остальное только усугубило бы положение. Мои вещи пока побудут у тебя.