Сергей не обнял ее, не поцеловал… Он очень изменился. Глаза потухшие, щеки ввалились, густые каштановые волосы казались приклеенными к голове. И белые искры в них — седина.

— Тебе ведь запретили со мной встречаться, Сереженька. Что же ты хочешь еще мне сказать? — Она всхлипнула.

— Я люблю тебя, Наташка. Никого так не любил, ты же сама знаешь, ты видела, ты слышала, ты чувствовала меня. Нужно было сразу идти в загс, я ведь просил тебя, помнишь?

— Мы могли бы и сейчас пойти, Сережа!

— Ты плохо знаешь законы большого бизнеса, глупышка. Это очень серьезно. У моих родителей денег таких нет, да и не стал бы я просить у них, ведь скажут: а мы тебя предупреждали, а мы знали, что этим кончится. Я позвонил приятелю-бизнесмену. Знаешь, что он мне сказал? Взял кредит под большие проценты, а прибыли пока нет, сам не знает, как долг отдавать. Я позвонил всем своим знакомым. Тысячу, две, ну — три, самое большое — пять. Вот и все, что они могут мне дать. Это — капля в море…

— Ну почему, почему ты должен искать эти деньги? — Наташа присела рядом с ним на корточки, положила руки на его колени. — Ты что, украл их? Растратил? Сколько грабежей везде случается, не слышала, чтобы ограбленного человека потом еще и убить собирались! Они просто хотят напугать тебя, Сережа. Ну давай пойдем в милицию, все расскажем — пусть попробуют тронуть тебя!

— И милиция поставит часового у общежития, а нам выделит двух телохранителей? — невесело усмехнулся он. — Почитай криминальную хронику, Наташа. Многим угрожают, они обращаются в милицию, но об этом вспоминают, когда человека убьют. Есть еще один нюанс. Когда в палатку пришли милиционеры — составили акт и в нем написали, что я был пьян и, разумеется, виноват в том, что случилось. Максуд запросто мог бы и посадить меня, но зачем это ему нужно? Для него главное — деньги. И я должен их найти. В Москве убивают и за пять тысяч, а уж за двести…

— Сереженька! — Она потянулась к нему, обняла, прижалась щекой к его груди. — Ну хочешь, давай убежим. Уедем ко мне в Гирей и будем там жить. Ну? Давай?

Она чуть отстранилась, заглядывая ему в глаза, такие умные и насмешливые, ласковые и красивые прежде. Теперь они были холодными, отрешенными.

— Ты забыла, где твой паспорт хранится? И можешь не сомневаться, все его данные уже занесены в память компьютера… Да пойми же ты наконец, Наташа, я не хочу, чтобы ты пострадала из-за меня!

…Он вспомнил, как Лариса с презрением швырнула ему на колени белый лифчик: «Твоя лимитчица испугалась, что ее тоже ограбят, пристала к Валету: защити меня, я все для тебя сделаю. Домой к нему притащилась, раздеваться стала. Валет ее выгнал, он все-таки неплохо к тебе относится и не шакал, чтобы питаться падалью. Вот и подумай, из-за кого ты себе проблемы создаешь. Она убежала, а эту вещицу забыла». На правой стороне были вышиты зелеными нитками буквы «НК», Наташа Колесникова. Сергею были знакомы эти метки. Однажды, увидев их, он рассмеялся, спросил, не в пионерский ли лагерь она собралась? Наташа смутилась, но потом рассказала, что ведь собиралась жить в общежитии академии, а там и четыре, и пять девушек в одной комнате могли поселить, и, чтобы не перепутать белье, мать старательно пометила и лифчики, и трусики. Они весь вечер смеялись над этим…

Лариса лгала, он это чувствовал. Не могла Наташа просить у Валета защиты. Но что-то все же случилось… Значит, и у нее возникли неприятности. Из-за него…

— А я не пострадала из-за тебя, да? Сережа, я не верю, что ничего нельзя придумать. Если мы вдвоем постараемся, обязательно выпутаемся, точно тебе говорю. Ну, Сережа!

— Нет, Наташа… — Он поднял голову. Какая мука была в его взгляде! — Мы должны расстаться на время.

— Ты все-таки решил продаться? Как ты можешь вообще говорить об этом? Как тебе не стыдно!

— Знаешь, когда я увлекался восточными единоборствами, запомнил одну мудрость: «Поддаться, чтобы победить». Так мы и сделаем. Верну Максуду деньги, потом ничто не будет связывать меня с Ларисой. Мы снова будем вместе, и все будет замечательно. — Он попробовал улыбнуться, но лучше б не делал этого.

— Да ты просто испугался, что я бедная девушка, живу в общежитии, а Лариса богатая, все у нее есть. И родители твои хотят, чтобы ты был с Ларисой! — Она спрятала лицо в ладонях. Хорошо, хоть окошко закрыла, когда Сергей вошел, шторки задернула и табличку «обед» выставила. А то собрались бы зрители у палатки!

— Ты не права, Наташа…

— Не права? Конечно, все кругом правы, только я такая дурочка, не могу понять простых вещей: мой любимый будет жить с женщиной, которая ненавидит меня, а я должна радоваться — как все хорошо придумано! Ты соображаешь, что говоришь?

— Не буду я спать с ней, — неуверенно промямлил Сергей. — Ты же знаешь, никто, кроме тебя, мне не нужен.

— А она тебе деньги дает за то, чтобы ты просто выгуливал ее раз в неделю, как болонку, да? Не смеши меня, Сережа! Вот что я тебе скажу: это она все и подстроила. И ограбление, и все другое, понятно? А ты попался на ее удочку, слабак!

— Лариса подстроила? Да нет, у нее ума на это не хватит… — И снова голос Сергея прозвучал неуверенно. — Наташа, помнишь, я называл тебя Аксиньей? А ведь настоящая Аксинья любила Григория, ждала его, хоть он и был женат на другой. — Тут же и сам почувствовал, как неестественно прозвучало это сравнение.

— Я тебе не Аксинья, понял? Не нужно ничего придумывать. Я оказалась лишней в вашей четкой, распланированной жизни. Ну и ладно. Как-нибудь переживу… — Она не выдержала, зарыдала.

— Наташа, Наташа, пожалуйста, не плачь. Да, ты права, все было спланировано, моя мама четко знала, что я должен делать, как поступать в тех или иных ситуациях… Но мне это казалось игрой, я не принимал всерьез ее планы. Лишь когда встретил тебя, понял — вот что мне нужно, что делает меня по-настоящему счастливым. Я люблю тебя, Наташа, я тебя люблю, как никого и никогда не любил. Но сейчас обстоятельства выше нас. Ты же знаешь, больше всего на свете я не люблю финансовой зависимости — даже любоваться тобой не могу, пока висит на мне этот камень. Я сброшу его, поверь, мы снова будем вместе.

— Нет! — Крик прорвался сквозь слезы. — Мы никогда не будем вместе. Уходи, Сережа, уходи, я прошу тебя! Уходи, не мучай меня, не надо, сил больше нет слушать все это! Уходи, уходи, уходи!

— Наташа… — Он попытался обнять ее, она отбросила его руки. — Мне ведь тоже будет плохо без тебя… Сколько продлится такая мука? Ну, с полгода, наверное, может быть, и меньше, месяца три-четыре. Для меня это вечность! Но если мы выдержим, представляешь, как хорошо нам будет потом вместе…

— Уходи, уходи! Да уйди же ты… — Презрение и одновременно мольба были в ее взоре.

Он попятился, хотел еще что-то сказать, но, видимо, не нашел тех слов, которые могли бы помочь им. Тяжело вздохнул и вышел из палатки.

Наташа громко плакала, уронив голову на столик.

За окном качалась ветка с набухшими почками. Теплый ветерок заглядывал в открытую форточку, теребил длинные шторы. Вот и в Москву пришла настоящая весна. Наташа с тоской разглядывала комнату Ирины. Уютно здесь было, чувствовалось, что хозяйки любят свое жилище, украшают его, приспосабливают, как могут, чтобы все удобно здесь было. Да и вдвоем все же веселей, чем одной, — всегда можно что-то придумать. А она вечером сидит в своем изоляторе, не знает, чем заняться. Да если бы и знала — за что ни возьмись, все валится из рук. И комната чужая, временная, даже картинку прилепить на стенку боязно — испортишь обои, Вадима Ивановича ругать станут. Он заходил несколько раз, сказал, что знает обо всем, Сергей позвонил. Выразил свое сочувствие, заверил, что месяца два-три Наташа может жить спокойно. Она слушала его настороженно, боялась, что теперь, когда осталась одна, и Вадим Иванович решит воспользоваться ее положением, она ж полностью от него зависит, жить-то больше негде. Он заметил это, понял, в чем дело, успокоил, мол, не думай, я и не собираюсь к тебе приставать, хоть и красивая ты девушка, да у меня есть любимая, а другой не нужно. Смутил Наташу и сам смутился. А когда ушел, Наташа с горечью подумала: до чего дошло, что если человек нормальный, так должен еще и доказывать это. Раньше всем верила и очень удивлялась, если люди попадались нехорошие, теперь же — никому не верит, и кажется странным, если люди — как люди.