— Ох, какой же ты!.. — всплеснула она руками. — Ну, и что же мне делать с таким?.. Прямо как репей — так и цепляется, так и цепляется! Хоть говори ему, хоть кол на голове теши — не понимает.

Нигилист молча смотрел на нее светлыми, водянистыми глазами — они были совершенно бесстрастны.

— Ну, хорошо, — согласилась Наташа.

Спустя три часа Наташа сидела в своем изоляторе совершенно обалдевшая от увиденного и услышанного и пыталась понять, что же все-таки случилось.

Черный «мерседес» доставил ее к дверям общежития. До чего же хорошо ехать в такой шикарной машине, слушать музыку и смотреть сквозь тонированные стекла на суетящийся люд. Не то что в троллейбусе, двери которого ужасно скрипят и не могут закрыться, потому что народ на подножках виснет: ехать же все хотят, а троллейбус не резиновый. Ну никакого сравнения с мягкими, светло-коричневыми кожаными сиденьями «мерседеса»!

А случилось после того, как она закрыла свою палатку и поехала с Нигилистом к его родителям, вот что. Конечно, Наташа волновалась, так прямо и видела: встретит ее эдакая светская дама с презрительным взглядом, вроде матери Сергея, только еще больше расфуфыренная, да начнет разглядывать, расспрашивать, а потом сделает вывод, что она, ясное дело, не пара любимому сыночку Нигилисту. А он, конечно же, будет настаивать на своем и, Господи Боже мой, что же это будет за мука для нее! Еще к дому не подъехали, а Наташа уже десять раз пожалела, что согласилась. Решила: как только увидит косой, недоброжелательный взгляд, сразу же уйдет. И никто не уговорит ее снова вернуться.

Вначале ее поразила квартира — самая обыкновенная, в блочной пятиэтажке без лифта. В Гирее, у Ирки Кругловой, квартира в двухэтажном казенном доме была раза в три побольше, хоть Владимир Иванович и не ездил на «мерседесе», всего лишь на «волге». И мебель самая обыкновенная — старые гардеробы, кресла, трельяж, сервант. Лишь телевизор был новый, импортный — «Панасоник».

Но больше всего удивили родители Нигилиста, старенькие пенсионеры. Яков Семенович галантно помог Наташе раздеться; встав на колено, собственноручно надел ей на ноги тапочки, проводил в комнату, взяв под руку, а Лидия Ивановна все разглядывала да приговаривала: «Ах, какая же ты у нас красавица, Наташа, и как только согласилась выйти замуж за нашего длинноносого урода!» — и улыбалась при этом; и радость, настоящая, неподдельная радость светилась в ее глазах. «Да еще с такой неудобоваримой фамилией», — поддакивал Яков Семенович. Хотела Наташа сказать, что не согласилась еще и не собирается соглашаться, да язык не поворачивался такое сказать.

Когда сели за овальный стол, накрытый в большой комнате, Лидия Ивановна слова не давала сказать Наташе, все потчевала ее, приговаривая, что сама приготовила и то, и это, и вот еще что. И все было так вкусно! И так… хорошо. Даже Нигилист, когда снял свое черное пальто, показался моложе, приятнее на вид, и что-то вроде народившейся улыбки играло на его лице.

Петр Яковлевич официально представил родителям свою будущую жену, и так ловко, так по-доброму смотрели на нее старики, что Наташа опять не смогла ничего сказать, только смущенно улыбалась и кивала. Выходило, что она согласна стать женой Нигилиста…

И теперь, по привычке забравшись с ногами на кровать и закутавшись в клетчатое одеяло, Наташа сидела и думала, как же ей жить дальше. Нигилист обещал заехать вечером, их ждал заказанный столик в ресторане «Арагви». Все это казалось интересным, забавным и… нереальным. И непонятно было, хочется ей этого или нет. Полнейший сумбур царил в голове.

— Сережа, Сережа, — прошептала Наташа. — Что же ты наделал, дурачок…

В ресторане «Арагви» Наташа оказалась единственной женщиной в джинсах, заправленных в сапоги, и простенькой кофточке. Да и красная куртка ее выглядела странно в гардеробе среди множества песцов, чернобурок, рыжих лисиц и норок, каракулей и других, не известных ей зверей, погибших ради того, чтобы московским женщинам было в чем приходить в ресторан «Арагви».

За столик их проводил человек с труднопроизносимой должностью: метрдотель. Наташа успела заметить, что дамы за соседними столиками удивленно поглядывают в ее сторону, а некоторые так прямо нахально рассматривают ее.

— Чего это они вылупились? — сердито нахмурилась Наташа.

— Завидуют, — бесстрастно кинул Нигилист. Даже нос его при этом не дернулся. — Вспоминают о своей безвозвратно ушедшей молодости, глядя на тебя.

Наташа повернулась к женщине, сидящей за столиком слева, ее взгляд показался особенно насмешливым.

— Ну что, вспомнила? А теперь смотри-ка лучше в тарелку, не то аппетит испортится.

Женщина с гневом швырнула на стол вилку, с вызовом посмотрела на Наташу. Ее спутник, пожилой, седой господин, удивленно повернулся к Наташе, хотел было тоже возмутиться, но лишь скользнул взглядом по ладной фигуре, огорченно вздохнул и принялся успокаивать подругу, а может быть, и жену.

— Отлично, — похвалил Нигилист. — Теперь она никогда тебя не забудет.

— Ну и пускай! Мне-то что? Смотрит на меня, как черт на ладан, а сама пожилая женщина и накрашенная, как чучело.

— Пожилая — не совсем точно, — сказал Нигилист. — Скорее всего, моя ровесница, тридцать восемь — сорок лет. Но много повидавшая, а это не следует выставлять напоказ в солидном обществе. Я мог бы рассказать историю ее жизни.

— Вы что, знакомы? — удивилась Наташа.

— Нет. Но я прекрасно разбираюсь в психологии людей. У нее — банальнейшая история. Работала в НИИ или преподавала в школе, занималась общественной работой, чтобы получить квартиру или путевку, или дачный участок, постоянно пилила мужа, бухгалтера или инженера, что мало денег зарабатывает, ничего достать не может, за это наказывала его в постели, а на любовников не было времени и сил. Постоянная неудовлетворенность испортила ее характер окончательно. Но вот наступили перемены, муж воспрял духом и организовал банк или фирму, заработал деньги, и неплохие. Она почувствовала себя хозяйкой жизни, накупила модных тряпок и косметики, даже любовника себе завела. И вот пока муж торчит в банке или фирме, считает прибыль, решила с любовником посетить ресторан. И что же она здесь увидела? Красивую девчонку, одетую очень уж просто, которая не занималась общественной работой, не пилила мужа за то, что, бесхребетный, не может достать дефицит, не стонала ночью от хронической неудовлетворенности — а вот, поди ж ты, сидит в том же ресторане, за соседним столиком! Вроде как равная ей, много страдавшей, достигшей величия ценой неимоверных усилий.

Наташа слушала, ковыряя вилкой закуски: вареную, крепко перченную фасоль в соусе, белую и красную рыбу, диковинные в это время года помидоры, грибы, такие мелкие, что хоть ложкой их ешь, вилкой не получалось. Хорошо кормили в «Арагви», а блюдо с мясными закусками будто с фотографии старой поваренной книги на стол прыгнуло — чего там только не было и грузинского, и всякого.

Петр Яковлевич наполнил фужеры шампанским, поднял свой:

— Полагаю, пришло время поднять тост за нашу помолвку. Слово не совсем нам понятное, но другого для подобного случая я, к сожалению, не знаю.

— Я не буду пить, — отказалась Наташа.

— Это исключено. Сегодня торжественный для меня день, ты дала согласие стать моей женой. Такое событие следует отметить.

— Ты хочешь напоить меня?

— Почему ты этого боишься? После того, что сегодня было, ты не должна меня опасаться. По-моему, я дал тебе достаточно гарантий в серьезности своих намерений.

— Ну и что? А я, может, не хочу, чтобы ты приставал ко мне до свадьбы. И вообще, почему это нужно отмечать? Сам же говорил, что тебя не интересует, как поступают все в каких-то ситуациях, а сам же хочешь отметить — как все.

— Чересчур длинное и путаное предложение, — дернул носом Нигилист. — Но я тебя понял. Меня, действительно, не интересует мнение других, но я уважаю собственное мнение. Оно состоит в том, что нашу помолвку необходимо отметить бокалом шампанского. Потом, если хочешь, мы можем поехать ко мне. Ты ведь еще не видела квартиру, где скоро будешь хозяйкой.