— Надо же, какие в Гирее умницы живут, — усмехнулась Ирина.

— Сама-то давно оттуда?

— Скоро год, а кажется — целая вечность прошла. Ладно, хватит на сегодня умных разговоров. Ты, конечно, вредная, упрямая, настроение мне испортила, но я все равно рада, что вижу тебя, Наташка. Честное слово, мне тебя здесь на хватало.

— А про мое настроение ты подумала, когда рассуждала о турецких ночных кабаках да о том, что в академию запишут своих людей? Но и я рада тебя видеть, Ирка. Честное слово.

— Давай поступай в свою нэ-а, мы будем каждый день видеться. Я тебя на репетиции буду проводить, посмотришь на знаменитых артистов. А если не поступишь? Вернешься в Гирей, на завод к папе? — Она внимательно посмотрела на подругу.

— Там видно будет, — пожала плечами Наташа.

В эту ночь Наташа долго не могла уснуть. Раскладушка посреди комнатки — это не домашняя кровать с мягкой панцирной сеткой и периной, в которую проваливаешься, как в сугроб. А потом пришла с репетиции соседка Ирины, Тамара, включила свет и принялась рассказывать, что да как они там репетировали. Наташа лежала, укрывшись с головой, и надеялась, что Тамара вот-вот угомонится и выключит свет, но не тут-то было. Она говорила, говорила, пила чай, курила сигареты, охала, вздыхала, смеялась, не обращая внимания, что Ирина была уже в постели и что в комнате спит приехавшая издалека гостья. Надо было, конечно, попросить ее говорить потише, но, во-первых, раз уж не «проснулась», было неловко; а во-вторых, она здесь не хозяйка. Спасибо уж за то, что приютили. И Наташа терпела.

А потом пришли мысли о доме, о матери, которая, наверное, не спит, сидит у телевизора и думает о ней, Наташе. И так грустно стало на сердце — хоть вскакивай и беги на вокзал. Дома хорошо, уютно и тепло, но…

За окном слышался несмолкаемый гул большого города. Приглушенный, но сильный, как шум проливного дождя. В большом городе хорошо, здесь много интересного, каждый может найти себе здесь занятие по душе. Плохо только то, что она чужая в большом городе. Совсем чужая.

Утренняя Тамара оказалась вполне симпатичной девчонкой, не такой, какой представлялась вчера вечером. Выслушав извинения Ирины, которая не могла проводить подругу по указанному в газете адресу — нужно было спешить на лекции, Наташа выпила чашку чаю и отправилась в путь. Хотя Ирина подробно растолковала ей, как добраться до улицы 1905 года, где располагалась академия, Наташа с трудом разобралась в сложных переходах московского метро, несколько раз выходила совсем не туда, куда нужно было.

В вагоне метро Наташа увидела интересную сцену: полная девушка с толстыми ногами и очень объемными бедрами сидела на коленях высокого, но худого парня и довольно улыбалась, по-видимому, считала, что все должны завидовать ей. Парень тоже улыбался, глядя на девушку, но едва она отводила взгляд, лицо его принимало страдальческое выражение.

Наташа, хоть и дала себе слово не вмешиваться в чужие дела, все же не выдержала.

— Ты бы слезла, — посоветовала она девушке. — Не то раздавишь своего кавалера.

— Тебя кто-нибудь спрашивает? — высокомерно осведомилась незнакомка. — Вот и сопи себе в две дырочки и помалкивай.

— Что, тоже захотелось посидеть на коленках? — нехорошо усмехнулся парень. Похоже, нашел на ком отыграться за свои натруженные ноги. — Так здесь уже занято. — Он шлепнул подругу по бедру и скосил глаза на сидевшего рядом старикашку. — Может быть, он согласится приютить тебя, лапочка?

— А что? — оживился тот, подняв слезящиеся глаза на Наташу. — Мне хоть и семьдесят, а такую красавицу подержу на коленях. Умру, но подержу.

— Деревенщина! Москву покорять приехала, — со злобой прошипела толстуха.

— Живите долго, дедушка. — Наташа встала и принялась пробираться в другой конец вагона, в мыслях ругая себя за несдержанность.

Хотела приехать пораньше, к половине десятого, но с трудом нашла нужное здание — невысокое, двухэтажное, спрятанное за большими кирпичными домами, когда на часах было уже пять минут одиннадцатого. Да и то вряд ли нашла бы его, если бы не большая толпа во дворе. Люди стояли группками и поодиночке, грустно вздыхали, что-то сердито доказывали друг другу. Не понравилась Наташе эта обстановка, то же самое было в Гирее у магазина, когда к вечеру обещали привезти хлеб и не привозили.

Ближе всех стояли высокий парень в джинсовом костюме и две девушки в черных вязаных шапочках. Парень был без головного убора, сырой ветер трепал его длинные, слегка вьющиеся каштановые волосы. «И не холодно ему!» — подумала Наташа.

— Скажите, это здесь записывают в Народную экономическую академию? — несмело спросила она у парня. Не потому, что он ее смутил, нет, об этом Наташа и не думала. Просто боялась услышать, что уже опоздала или что-то другое в этом роде.

— Записывают, — усмехнулся парень. — Двадцать пять человек, которые, говорят, еще на прошлой неделе заняли очередь.

— Хамство! — дернула плечом одна из девушек, та, что была пониже ростом. — Хоть бы предупредили, что очередь нужно занимать за неделю!

— Ты что, не понимаешь, Вика? — хмыкнула другая. — Написали бы — за неделю, двадцать пять человек заняли бы очередь за две недели. Я так и думала. Советская власть живет и побеждает.

— При чем здесь советская власть, дорогие дамы? — усмехнулся парень. — Те отношения, на которые вы намекаете, существовали задолго до советской власти и будут существовать после нее. О них прекрасно сказал еще товарищ Грибоедов, помните: «Ну как не порадеть родному человечку?»

— Так что же это получается? — растерялась Наташа. — Больше уже никого не будут записывать?

— Получается, что не будут. Ну и не надо. Мы вернемся в свою родную сберкассу. Правда, Вика?

— Вы-то вернетесь, а как же быть тем, кто издалека приехал? Они же столько денег потратили на дорогу, столько сил… И что теперь, просто так возвращаться домой?

— Насколько я понимаю, — вмешался джинсовый парень, — возвращаться будет сложно. Чеченцы обещали взорвать эту академию, тюменцы собрались всей Москве перекрыть нефть и газ, якуты сказали, пусть москвички не рассчитывают больше на их золото и алмазы, а уральцы пригрозили, что станут делать бракованные танки… А ты откуда приехала, Аксинья?

— Сам ты Аксинья, — вскипела Наташа. — Я из Гирея.

Парень посмотрел на нее, не скрывая изумления, и вдруг захохотал так громко, что на них стали оборачиваться.

— Из Гирея… — с трудом сквозь смех выговорил парень. — Ох, не могу… Из Гирея! Их же несколько было, родственники Лермонтова, Шан-Гиреи, герой «Бахчисарайского фонтана» хан Гирей… Из какого же ты появилась, Аксинья?

Девчонки тоже прыснули, виновато поглядывая в сторону Наташи, мол, не обижайся, невозможно удержаться.

— Ты грамотный, да не дрюкованный, — вспомнила Наташа любимую присказку бабушки. — А если человек из Владимира или Петропавловска, тоже будешь выяснять, из какого именно? Гирей — это такой поселок есть на Кубани, понятно? И ничего смешного в его названии я не вижу. Я сутки ехала в поезде, чтобы записаться в академию. И запишусь! Пусть только попробуют не записать меня!

— Оставишь Москву без пшеницы, кукурузы и подсолнечных семечек?

— Дурак ты! — презрительно смерила взглядом и пошла к дверям неказистого двухэтажного строения, протискиваясь сквозь толпу.

Парень бросился следом.

— Эй, погоди! Это бессмысленно. Они уже записали двадцать пять человек и пять кандидатов… в человеки. — И сам улыбнулся собственной шутке. — Что ты хочешь делать?

— Тебя это не касается, — как отрезала.

— Погоди, — не унимался парень, — я с тобой. Может, помогу чем.

— Ты сперва себе помоги, а то, кроме хи-хи да ха-ха, ничего больше не умеешь!

Парень хотел было что-то сказать в свое оправдание, но Наташа так сердито посмотрела, что он пожал плечами и отстал.

Она вошла в здание, спросила, где находится приемная комиссия, и решительно двинулась на второй этаж. Там, у двери, обитой черным дерматином, пожилая женщина терпеливо, усталым голосом объясняла сбившимся вокруг претендентам, что запись окончена, дирекция Народной академии приносит свои извинения всем, кто не попал в число студентов, и приглашает их попытать счастья в следующем году.