— Ну, что вы сердитесь, Петр Яковлевич, петух он и есть петух. Они всегда орут по утрам, народ будят. Я тоже слышал петуха, замечательный парень, по-моему, куры без ума от него.

— Тебя никто не спрашивает, Олег, — пробурчал Нигилист. Посмотрел на свою тарелку и швырнул вилку на стол. — Вот еще одна проблема! Наташа, я когда-нибудь просил приготовить мне на завтрак яичницу? Как ты думаешь, что должно быть у человека в голове, если он предлагает мне съесть на пустой желудок жареную пищу? Желание организовать мне язву?

Клавдия Ивановна виновато опустила глаза.

— Да ты сам как язва! — закричала Наташа и выбежала во двор.

Спустя час Нигилист успокоился. Он все это время бродил по огороду, пробовал крыжовник и смородину, щавель и помидоры, огурцы и болгарский перец, и даже морковку. Рядом с забором, отделяющим двор от огорода, был вырыт колодец. Петр Яковлевич достал ведро воды, тщательно мыл то, что решил попробовать, и снова шел к грядкам и ягодным кустам. Похоже, все это понравилось ему и подняло настроение.

Велев Ратковскому остаться с Клавдией Ивановной и помогать ей, сам же вывел «мерседес» на улицу.

— Надо же мне все-таки разглядеть, что собой представляет этот чертов Гирей.

— Ты отвратительно вел себя утром, — сказала Наташа, устраиваясь на переднем сиденье.

— А ты вчера вечером. Вернее, ночью, — буркнул Нигилист.

— Как это понимать? — удивилась Наташа. — Я ведь спала в хате, а ты в кухне.

— Это я и имел в виду. Надеюсь, в эту последнюю здесь ночь ты исправишься…

Однако хорошее настроение Петра Яковлевича продержалось недолго. Едва свернули на Садовую улицу, как под колеса машины с громким кудахтаньем бросилась курица. Нигилист, разглядывая дворы и палисадники, не успел затормозить, а может, просто не захотел, вспомнив обиду, нанесенную ему спозаранку зловредным петухом. И задавил глупую птицу.

Из калитки выскочила пожилая женщина, подняла трепыхавшуюся курицу и ринулась в атаку на Нигилиста.

— Ты что же это делаешь, зараза такая?! Ты зачем курицу задавил? Она тебе что, мешала?!

Нигилист покраснел, хлопнул ладонью по колену и нехотя выбрался из машины.

— Пожалуйста, не кричите. Вы сами виноваты в том, что случилось. Не следовало выпускать кур на проезжую часть.

— Ты ишо указывать мне будешь, что следоваит, а что не следоваит?! — еще больше разозлилась женщина и взмахнула курицей так, что капли крови брызнули на модный костюм Нигилиста.

— Поосторожнее! — возмутился Нигилист. — Что вы себе позволяете?

— Я тебе дам осторожнее! Ты мне куру задавил! — бушевала хозяйка. — Ездят тут всякие на своих драндулетах, кур давят! Ишь ты какой, дармоед чертов!

— Но позвольте, она же сама бросилась под колеса! Я просто не успел затормозить.

— Что — позвольте? Что — позвольте?! Она — кура, у нее и мозги куриные, а у тебя-то не куриные! Смотреть надо. А то ездит тут да ишо с девкой… — Женщина пригнулась, разглядывая Наташу, узнала. — Ох, Господи, да никак Наташка Колесникова?

— Это я, здравствуйте, тетя Мотя. — Наташа опустила стекло. — А это мой муж, вот, приехали в гости к маме.

Удивленная тетя Мотя никак не могла решить, что ей делать: ругаться дальше или…

— Я вам заплачу. — Нигилист достал бумажник, вынул десять долларов, протянул тете Моте. — Пожалуйста, возьмите, на эти деньги можно три курицы купить.

— Это что такое? — прищурилась женщина, разглядывая валюту. — Никак эти, американские? Да на кой черт они мне нужны! Я ж не в Америке живу, пока еще на Кубани, слава Богу.

— Возьмите, тетя Мотя. Поедете в Кропоткин, обменяете на рубли, тысячи три получите.

— Три тысячи?! — в ужасе замахала руками. — За одну курицу? Да вы совсем с ума посходили. Не надо мне!

Нигилист вынул из бумажника пять сторублевок.

— Этого, по-моему, будет вполне достаточно в качестве компенсации за вашу курицу.

Тетя Мотя деньги взяла, покачала головой.

— Богато живешь, Наташа. Ну, дай Бог тебе здоровьичка.

— Чтобы я еще когда-нибудь… в этот Гирей!.. — сквозь зубы процедил Нигилист. — За миллион баксов не поеду!

Уже стемнело. Наташа сидела на лавочке у калитки и с грустью смотрела на улицу. Изредка проезжали машины, чаще — велосипедисты, шли прохожие, как всегда, прямо по проезжей части, сворачивая на обочину лишь тогда, когда ехала машина. Гирей жил своей неторопливой, размеренной жизнью, теперь казалось — чужой, недоступной. Потому и здороваться со знакомыми земляками Наташе не хотелось. Начнут спрашивать, что да как… Улица жила своей жизнью, Наташа своей.

Услышав рев мотоциклетного двигателя, Наташа вздрогнула, хотела уйти во двор, но не успела. Круто развернувшись, перед нею затормозила «ява». Валентин Плешаков сдвинул очки на лоб и развел руками:

— А вот и я. Привет, Наташка, не ждала?

— Не ждала. Чего тебе надо?

— Как всегда — тебя. Слышал, слышал, приехала в Гирей на обалденном лимузине и с мужем, прямо-таки огромным начальником. Приехала и даже из дому не выходит. Зазналась, что ли?

— Тебе-то какое дело?

— Да ладно, какое дело! Значит, нашла себе толстого пахана? Он кто, банкир, да?

— Он не толстый и не банкир, а коммерческий директор. Ты какой-то взвинченный, Валентин. Опять накурился?

— Нормалек! Я вот что подумал, Наташка. Нарисовался тебе в Москве чувак с лимузином, прокатил туда-сюда, и ты уже его жена. Так, да? А Валя Плешаков сколько возил тебя на своей «яве» — и ничего. Даже не поцеловал ни разу. Это ж совсем нехорошо получается.

— Тебе что, поцеловаться тут не с кем?

— Да не об том речь. Не нравится мне, когда Валю Плешакова за лоха считают.

— Ну, и что ты предлагаешь? Поцеловать тебя прямо сейчас? Здесь? Больше ты ничего не хочешь?

— В том-то и дело, что хочу. «Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал», — попробовал спеть Плешаков.

— Ты в своем уме? Я сюда с мужем приехала. Не стыдно предлагать такое замужней женщине? Совсем дурак. Уезжай, Валентин, от греха подальше, а то муж услышит, скандал будет.

— Ну что такое муж? Подумаешь, козел, у которого много бабок. Сказала бы, что «мерседес» хочешь, я бы поднапрягся и сотворил тебе автомобильчик. Что смотришь? Да запросто. Поехали, Наташка, мужу потом скажешь, что у подруги была, у одноклассницы. А если он станет вякать, я ему быстро роги пообломаю.

— У него нет рогов и не будет. Все, Валентин, мне пора. Завтра утром уезжаем в Москву, нужно еще собраться да лечь пораньше.

— С мужем? — недобро усмехнулся Плешаков.

— А это уже тебя не касается.

— Я, точно, дурак, отпустил тебя в Москву. Не думал, что так быстро выскочишь замуж за «мерседес». Я лучше о тебе думал, понятно? Но теперь еще не поздно получить то, что мне полагается. Ну, иди ко мне, Наташа, иди, не выдрючивайся. Не пожалеешь. Я скоро в Москву приеду, что-нибудь придумаем вдвоем.

Он попытался ее обнять.

— Отвяжись!

Распахнулась калитка, на улицу вышел Нигилист.

— Что такое, Наташа? Кто это?

— Дурак один, привязался… Ты не обращай внимания, он обкурился этой гадости, сам не понимает, что делает.

— Что тебе надо? — Нигилист повернулся к Плешакову.

— Бабу твою трахнуть, — нагло усмехнулся тот. — Она мне еще до Москвы обещала, да так быстро уехала, что не успела. А я не тороплюсь, мое от меня не уйдет.

— Как ты смеешь, негодяй? — закричала Наташа. — Когда я тебе хоть что-нибудь обещала? Попробуй только дотронься до меня, дурак!

— Он не дурак, — презрительно сказал Нигилист. — Он просто деревенское быдло, распоясавшееся быдло. Таких мы будем искоренять. Железной рукой!

— Ты — меня? Искоренять? Послушай, хмырь московский, я же тебе не все рассказал. Про бабу ты понял, да? А если ты возбухать станешь, я и тебе шарабан покоцаю, понял? Прямо здесь, если хочешь. Ну как, хочешь?

Нигилист без замаха ударил его в челюсть. Плешаков отшатнулся, потер пальцами ушибленное место и ринулся на Петра Яковлевича. Однако, сделав шаг, дернулся, будто на каменную стену наткнулся и рухнул на колени. Рядом с Нигилистом встал Ратковский. Наташа юркнула в калитку.