Сказав это, они и в самом деле никуда не уходили и ждали. И тогда тот, кто уезжал, умиленный и взволнованный, говорит:
"Опускаю весло,
Но пучина морская
Не ведает дна.
Но так ясно видна мне
Глубина ваших чувств".
Однако же кормчий, не ведавший потаенной прелести расставанья, к тому же до самой кормы нагруженный вином, торопил нас.
"Вот-вот начнется прилив! Того и гляди, ветер поднимется?" - бушевал он.
Сейчас взойдем на корабль.
Одни - весьма к месту - читают китайские стихотворения, сочиненные в старину. Иные - поют восточные наши песни - это в западной-то стороне! От этих песнопений "пыль на крыше ладьи пускается в пляс, облака в небесах замедляют свой бег и покачиваются"!
Вечером пристали наконец к Урадо.
. .... .... .... .... .... .... .... .... .... .... .... .....
Первый день первой луны.Все еще в Оминато. Целебная новогодняя настойка исчезла. Кто-то поставил ее под навес: пусть, мол, побудет ночь на вольном воздухе, а ее сдуло за борт. Так и ие удалось полакомиться. А на корабле - ни бататов, ни морской капусты, ни трав и кореньев, укрепляющих зубы (тех, что вкушают с молитвой о долголетии в третий день первой луны), - ничего! О, скудость новых владений бывшего правителя! Обсасываем изможденные губы сушеной форели. А что, как и она способна помыслить нечто, обсасываемая губами людей? Вот мысль... Однако все помыслы наши теперь в столице. Мы говорим друг другу: "Там на воротах домов к соломенным веревкам привязаны головы соленых наёси, ветки вечнозеленого остролиста. Новогодний обычай... "
. .... .... .... .... .... .... .... .... .... .... .... ....
Одиннадцатый день.Засветло трогаемся в путь. Идем в Муроцу. Никто из нас еще не вставал, и, каково нынче море, не видим. Лишь по свету предутренней луны понимаем: там вот запад, а там - восток.
Наконец-то рассвело.
Умываем руки, молимся, завтракаем - обычное утро.
Полдень. И тут перед нами открылось место по имени Крылья.
"Крылья? - волнуются дети. - Как у птицы?!"
Мы улыбаемся ребячьим вопросам. Маленькая дочь одной нашей спутницы сложила:
"Если по правде
"Крыльями"
Эту землю назвали,
Я бы на них в столицу
Сразу бы полетела!"
Но и у взрослых на сердце одна только мысль: о, скорей бы в столицу! И что нужды, что стихи девочки были не хороши. Они правдивы и нейдут из памяти.
Память... Едва дети стали спрашивать нас об этих Крыльях, тотчас вспомнилась "та, что не возвратится". Да разве забудется она когда-нибудь? Сегодня мать девочки особенно печальна!.. Вдруг подумалось: а ведь не досчитались мы одной из тех, кто уехал тогда вместе с нами из столицы... всплыли в памяти старинные строки:
"На север, домой,
Возвращаются гуси и плачут.
Не досчитались они,
Верно, сородичей милых,
Спутников в долгом пути!"
И тогда один из нас сказал:
"С печальным участьем
Гляжу я на горестный мир,
Но нет печали печальней,
Тоски безутешней,
Чем тоска по ребенку!"
Он долго еще повторял эти строки.
. .... .... .... .... .... .... .... .... .... .... .... ....
Семнадцатый день.Облака разошлись. Луна предрассветного часа необычно хороша. Корабельщики взялись за весла. Плывем. Где вершины облаков, где дно моря - не ведаем - соединились в одно. Правду сказал один старинный муж:
"Пронзает весло луну средь бегущих волн.
Раздвигает ладья небо в морской глубине".
Стихи привожу понаслышке. Тут некто прочел:
"Над самой луною,
Лежащей на дне морском,
Ладья проплывает.
Быть может, лунного лавра
Коснулось весло невзначай?"
Кто-то подхватил:
"Вижу, сиянье луны...
Она, верно, там, под волнами...
О, как уныло плыть
По равнине пустынной
Вечносущих небес!"
Ночь постепенно светлеет. Корабельщики говорят: "Близко тучи чернеются. Противный ветер может налететь. Надо бы вернуться", - и мы возвращаемся. Начинается дождь. Всем очень грустно.
. .... .... .... .... .... .... .... .... .... .... .... ....
Восемнадцатый день.По-прежнему в тех же местах. Море неспокойно, и корабль не снимается с якоря. Вид с нашей пристани прелестный - и вдаль, на горы, и вблизь, на залив. Но мы так страдаем, что уж ничто не трогает сердца.
Мужчины, желая немного забыться, читают нараспев китайские стихи.
А корабль не выходит.
Один из нас, развлечения ради, прочел:
"Не различая погоды,
Ни времен годовых,
Падает снег на прибрежье -
Хлопья пены, где плещут
Белоснежные волны".
Стихи человека, в обычное время равнодушного к стихам. Но вот другие стихи:
"Ни соловей не знает,
Ни весне невдомек,
Что за цветы на прибрежье:
Там, где неистово плещут
Ветром гонимые волны".
Стихи вполне сносные. Услыхав их, некий почтенный старик, чтобы хоть в малой мере рассеять мучительную тоску последних дней, сказал:
"Набегают и падают волны.
Никак не поймут:
Снег иль цветы на прибрежье?
О, ветер-обманщик!
И нас он с толку сбивает!"
Обсуждаем только что сложенные стихи. Один человек прилежно слушает наши споры, и вдруг неожиданно с губ его срываются стихи. Тридцать семь! Шестью слогами больше! Мы не выдерживаем, смеемся. Незадачливый стихотворец удручен и растерян. Но в самом деле: кто когда-нибудь сможет запомнить и повторить такие стихи?! Их и по-писаному не произнесешь без запинки, до того неуклюже они построены. А если их и сейчас трудно прочесть, то - время пройдет - тем паче!
Девятнадцатый день.День выдался скверный. Стоим без движенья.
Двадцатый день.Все то же. Стоим. Все вздыхают жалобно. Иные в нетерпенье спрашивают: "Сколько дней мы в пути? Двадцать? Тридцать?!" - загибают они пальцы. С опаской гляжу - не вывихнули бы... Грустно. Мы не в силах уснуть... Луна двадцатой ночи. "Луна у края гор... " Увы, здесь не было гор, взошла она из глуби моря. И вспомнилось мне...
Когда-то давным-давно человек по имени Абэ-но Накамаро отправился в Китай и долго жил там. Настала пора возвращаться. Он выехал к пристани, чтобы взойти на корабль. Его провожали люди этой страны. Они устроили прощальное пированье, одарили его подарками; взволнованные разлукой, сочиняли они и читали ему стихи на тамошний лад. Но неутоленная горечь расставанья, верно, не отпускала их, и они оставались с Накамаро до восхода луны двадцатой ночи. И тогда тоже луна взошла из глуби моря. И Накамаро молвил тогда: "Еще во времена богов стихи, подобные этим, в стране нашей слагали боги в своей великой милости к нам. Ныне же всякий - и знатный и простолюдин умеет сложить их: и печалясь разлукой, как нынче, и в радости и в горе". Затем он произнес:
