Услыхав такие слова, студент сначала затужил, а потом возликовал. Сейчас же велел заложить повозку и поехал. Ехал днем и ночью и во весь опор прискакал к могиле. Распластался перед Деревом на могиле и крикнул:

- Цяо-нян, а Цяо-нян! Я - ты знаешь кто - здесь!

И вдруг показалась Цяо-нян с спеленатым младенцем на руках. Выйдя из могилы, она подняла голову и стала жалобно стонать и глядеть на него с бесконечной досадой. Студент тоже плакал.

Потом он коснулся ее груди и спросил:

- Чей это сын?

- Это твой оставленный мне грех! Ему уже три дня.

- Я, милая, по глупости своей поверил тогда словам Хуа и этим дал тебе закопать в землю свою обиду... Могу ли, скажи, отказаться от своей вины?

Посадив ее с собой в повозку, он по морю вернулся домой. Взял на руки сына и объявил матери. Та взглянула. Видит - огромный, красиво сложенный младенец, не похожий на бесовскую тварь, и была еще более довольна, чем прежде.

Обе женщины прекрасно между собой ладили и служили с должным почитанием свекрови.

Затем захворал старик Фу. Пригласили врача.

- С болезнью ничего нельзя поделать, - сказала Цяо-нян, - ибо душа уже покинула свое обиталище. Позаботьтесь лучше о погребальных делах.

Только что она закончила говорить, как Фу умер.

Мальчик рос удивительно похожим на своего отца и даже был еще более сметливый и способный. Четырнадцати лет он уже вошел в Полупруд.

Некто Цзы-ся, из Гаою, будучи наездом в Гуане, слышал эту историю. Названия мест он забыл, да и чем все это кончилось, тоже не знает.

Цинчжоуский обыватель Фань Сяо-шань торговал вразнос писчими кистями. Раз он ушел с товаром и домой не возвращался. Дело было в четвертой луне. Жена его, урожденная Хэ, легла спать одна и была убита грабителем.

В эту ночь моросил мелкий дождь... В грязи был обронен веер с написанными на нем стихами. Оказалось, что это некий Ван Чэн дарил веер и стихи некоему У Фэй-цину. Кто такой Ван Чэн, было неизвестно, но У был известный своею зажиточностью обыватель родом из Иду и земляк Фаня. Этот У всегда отличался легкомысленным поведением, так что все односельчане отнеслись к находке с доверием.

Начальник уезда велел его арестовать и стал допрашивать, но У свою вину упорно отрицал. Однако его заковали в тяжелые колодки и делу дали окончательный ход. Пошли ходить бумаги, то критикующие, то разъясняющие, но, пройдя инстанций с десять, все-таки иного суждения не выработали.

У решил, что ему придется умереть, и велел жене истратить все, что у них есть, на помощь его одинокой душе. Тем, кто явится к воротам дома и произнесет "Будда" тысячу раз, он велел давать теплые штаны, а тем, кто дойдет до десяти тысяч, - теплый халат. И вот у дома У стал толпиться целый базар нищих, и на десятки ли раздавались призывы Будды. От этого дом стал быстро беднеть. Каждый день то и дело занимались продажей земли и хозяйственного добра для покрытия расходов по расчету с причитавшими.

У тайно подкупил одного из тюремных смотрителей, велев ему приобрести яду, но в ту же ночь он видит во сне какое-то божество, обратившееся к нему со следующими словами:

- Не умирай! Тогда было несчастие извне, а теперь будет удача внутри.

Уснул еще раз - и опять те же речи. Тогда У своего намерения покончить с собой не осуществил.

Вскоре после этого прибыл на должность начальника почтеннейший Чжоу Юань-лян. При регистрации уголовных преступников он дошел до дела У и, по-видимому, над чем-то задумался.

- Вот тут, - спросил он, - некий У убил человека... А какое тому было заслуживающее доверия свидетельство?

Позвали Фаня (сына). Тот сказал, что веер - вот доказательство. Начальник стал внимательно разглядывать веер.

- А кто такой этот Ван Чэн? - спросил он.

- Не знаю, - сказал Фань.

Начальник взял дело и внимательно его пересмотрел, после чего сейчас же распорядился снять с У колодки и из тюрьмы перевести его в хлебный магазин.

Фань стал энергично протестовать.

- Ты что ж, - кричал он в сердцах, - хочешь, чтобы человека убили за здорово живешь, и, кончив на этом, от дела отойти?

Или, быть может, ты хочешь, чтобы тот "достал своего врага и сердце на нем усладил"?

Всем вообще показалось, что почтенный начальник выказал в отношении к У пристрастность, но, конечно, никто ничего не посмел сказать.

Тогда начальник дал собственноручно подписанный наряд на немедленное задержание хозяина одной лавки в южном предместье города. Тот испугался, совершенно не понимая, в чем дело.

Когда он явился в управление, начальник обратился к нему с вопросом:

- Вот что, любезный: у тебя в лавке на стене есть стихи некоего Ли Сю из Дунгуаня. Когда они были написаны?

Лавочник в ответ на это сказал, что эти стихи написаны и оставлены у него в лавке какими-то студентами-кандидатами (их было не то двое, не то трое), которые сидели и пьянствовали перед прибытием на экзамены окружного инспектора. Дело это было уже давно, и лавочник сказал, что не знает, где живет автор этих стихов. После этого начальник отправил служителей в Жичжао, чтобы арестовать Ли Сю, как обвиняемого, на дому. Через несколько дней Сю был доставлен.

- Слушай, ты, - обратился к нему начальник гневным тоном, - раз ты ученый кандидат, то как же это ты замыслил убить человека?

Сю бухнул в ноги в совершенном недоумении и растерянности... Он твердил только одно: "Нет, не было этого!.. " Начальник бросил ему вниз веер и велел самому посмотреть.

- Ясно, кажется, - добавил он, - что это твое сочинение. Зачем же ты обманным образом приписал это Ван Чэну?

Сю стал внимательно разглядывать стихи.

- Стихи, - сказал он, - действительно, сочинение вашего покорного слуги, но знаки, правду говорю и серьезно, писал не я.

- Ну, раз ты признал, что это твои стихи, - сказал начальник, - то это, должно быть, кто-то из твоих друзей. Кто писал? Говори!

- Почерк, - отвечал студент, - как будто похож на руку Ван Цзо из Ичжоу!

Начальник немедленно командировал своих служителей с печатью арестовать Ван Цзо. Когда того привели, начальник принял его с гневным окриком точно так же, как и Сю.

- Эти стихи, - сказал в ответ Цзо, - попросил меня написать торговец железом в Иду, некий Чжан Чэн. По его словам, Ван Чэн - его двоюродный брат.

- Вот он, негодяй, где! - воскликнул начальник и велел схватить Чжан Чэна.

При первом же допросе тот повинился.

А дело было, оказывается, так. Чжан Чэн высмотрел, что Хэ хороша собой, и захотел ее вызвать на близость. Однако, боясь, что дело не выйдет, решил воспользоваться именем У, считая, что на этого человека все подумают с уверенностью. С этой целью он подделал веер так, чтобы он казался принадлежащим У, и с ним направился к женщине. "Удастся, - рассуждал он при этом, - назовусь. Не удастся, - я, как говорится, отдам свое имя замуж за У". В сущности говоря, он не рассчитывал, что дело дойдет до убийства.

И вот он перелез через стену, вошел в комнату и начал к женщине приставать. Та, оставаясь одна на ночь, всегда держала для самообороны нож. Она проснулась, ухватилась за одежду Чжан Чэна и встала, держа в руке нож. Чжан Чэн струсил и вырвал нож у нее из рук, но женщина изо всех сил тащила его, не позволяя ему вырваться, и все время кричала.

Чжан Чэн, теряясь все более и более, убил ее, а сам убежал, бросив веер на землю.

Таким образом, несправедливая кара, тяготевшая над человеком три года, была в одно прекрасное утро смыта до снежной белизны. Не было человека, который не превозносил бы эту сверхчеловеческую прозорливость начальника, и теперь только У понял, что слова "внутри будет счастье" - не более как знак "чжоу". Однако как это произошло, разгадать не мог.

Некоторое время спустя кто-то из местной знати, улучив удобную минуту, просил Чжоу объяснить это дело. Чжоу улыбался.