Эту песню сложили в стародавние времена, когда вся здешняя земля считалась единым краем Митиноку. Но когда выделили двенадцать уездов, сосна очутилась не в Митиноку, а в Дэва!" - "Вот оно что!" - сказал Санэката. Он отправился в соседнюю землю Дэва и там увидел сосну Акоя... Оказывается, она была рядом. Нарочный, везущий с далекого острова Кюсю к государеву двору рыбу горбушу на праздник Нового года, покрывает весь путь за пятнадцать дней. Ты же говоришь о двенадцати днях пути, - да за такой срок можно добраться отсюда до Цукуси... Как бы далеко не было от нас до Арики, расстояние между Биттю и Бидзэн никак не может быть больше двух или трех дней пути. Значит, ты не хочешь, чтоб я знал, где находится мой отец дайнагон, оттого и выдаешь близкое за далекое!

И, сказав так, Нарицунэ никогда больше не заговаривал об отце, как бы сильно ни тосковал.

Между тем Сюнкана, монаха Ясуёри и вместе с ними Нарицунэ сослали на остров Демонов, что лежит в море Сацума. Остров сей расположен далеко от столицы, морской путь к нему труден и опасен. Без особой нужды туда и кораблей-то не посылают. Людей на острове мало, и на жителей нашей страны они не похожи. Цвет кожи у них черный, точно у буйволов, тело обросло шерстью, и слова, которые они произносят, понять невозможно. Мужчины не носят шапки, женщины не причесывают волос. Неведома им одежда, оттого и на людей они не похожи. Главное их занятие - убийство живых созданий, ибо нет на острове растений, годных для пропитания. Они не возделывают поля, оттого и нет у них риса, в садах не сажают деревья тута, оттого и нет у них шелка и других тканей. Посреди острова высятся горы, вечно пылает там неугасимое пламя. В изобилии имеется там вещество, именуемое серой, оттого и зовется этот остров еще и другим названием - "Иводзима", "Сернистый остров". Среди горных вершин непрерывно грохочут раскаты грома, в низинах же потоками низвергаются ливни. Кажется, ни единого дня, ни краткого мига невозможно здесь прожить человеку?

Тем временем, дайнагон, прибыв наконец к месту своей ссылки, думал, что, как бы то ни было, теперь он немного отдохнет от пережитых страданий, но, услыхав, что сына его Нарицунэ сослали на остров Демонов, понял, что отныне надеяться больше не на что и счеты его с жизнью закончены. И вот, когда представился случай, написал он князю Сигэмори, что решил постричься в монахи. Тот доложил об этом государю Го-Сиракава, и разрешение было дано. Вскоре свершился обряд пострижения. Вместо пышных нарядов былых времен облачился дайнагон в убогую черную рясу - одежду тех, кто порвал все связи с сей юдолью горестей и печали... Между тем супруга дайнагона, таясь от людей, ютилась в храме Унрин, близ горы Китаяма. Жить в чужом, незнакомом месте и всегда-то печально, тем более сейчас, когда ей приходилось скрываться, - каждый день казался ей веком. Много слуг и служанок было у нее прежде, но, боясь людских глаз, теперь никто не являлся ее проведать. Среди них исключением был самурай Нобутоси. Он постоянно наведывался к госпоже, ибо имел на редкость доброе сердце. И вот, призвав этого Нобутоси, сказала она однажды:

- Молва твердила, будто муж мой сослан на остров Кодзима, в краю Бидзэн. Но недавно я услыхала, что теперь живет он, кажется, в Арики. О, как хотелось бы мне хоть один-единственный раз написать ему и дождаться его ответа! Утерев слезы, отвечал Нобутоси:

- С детских лет я был обласкан милостью господина и никогда от него не отлучался. Когда предстоял ему отъезд в Бидзэн, я жаждал разделить с ним ссылку, но Тайра не разрешили. В ушах моих до сих пор звучит его голос; слова, которыми он, бывало, выговаривал мне, поучая, запали глубоко в душу. Что бы меня ни ожидало - я доставлю ваше письмо моему господину!

Супруга дайнагона обрадовалась, тотчас же написала письмо и отдала Нобутоси. Дети тоже написали каждый по письму. Нобутоси взял их послания и пустился в далекий путь, к земле Бидзэн, к храму Арики.

Приехав, он прежде всего дал знать самураю Намба Цунэтоо, которому поручено было сторожить дайнагона. Цунэтоо, тронутый его преданностью, сразу же разрешил свидание. И вот в то время, как дайнагон, погруженный в глубокую скорбь, всеми помыслами летел к столице, ему сказали: "Здесь Нобутоси!"

"Что это, уж не сон ли?" - мелькнуло в голове у дайнагона, Е, не дослушав, он вскочил со словами: "Сюда! Сюда!"

Нобутоси вошел. Убогим было жилище, - первое, что обычно бросается в глаза людям, - но Нобутоси даже не заметил эту убогость, ибо у него потемнело в глазах при виде дайнагона, облаченного в черную рясу, и он чуть не лишился чувств.

Подробно передав все, что приказала госпожа, достал он письма и подал. Дайнагон развернул послание жены, взглянул, - слезы мешали разглядеть начертанные кистью слова.

"Малые дети тоскуют и плачут. Сил нет видеть их горе; я тоже, кажется, не вынесу этой муки... "

Прочитал дайнагон эти строчки, и сердце снова сжалось от боли, и подумал он, что все его страдания - ничто в сравнении с горем жены и детей.

Прошло несколько дней. "Позвольте не покидать вас до последнего вашего вздоха!" - умолял Нобутоси, но самурай Цунэтоо, которому вверен был дайнагон, упорно твердил: "Нельзя!" Делать нечего, пришлось и дайнагону приказать: "Возвращайся!"

- Меня, наверное, вскоре убьют, - сказал он. - Если услышишь, что меня уже нет на свете, помолись за упокой моей души поусерднее!

Затем дайнагон написал письмо супруге и отдал Нобутоси. Тот взял письмо, распрощался и со словами: "Я еще увижу вас!" - поднялся, чтобы уйти, но дайнагон задержал его.

- Навряд ли я дождусь тебя снова. Побудь же еще немного!

Еще совсем немного! Слишком уж тяжело мне будет после твоего отъезда! - Так несколько раз возвращал он Нобутоси обратно.

Но прощание не может длиться вечно, - утирая слезы, Нобутоси отбыл и возвратился в столицу. Он отдал госпоже письмо дайнагона. Развернула госпожа бумагу, взглянула и поняла, что дайнагон уже постригся в монахи, - в письмо вложил он прядь волос, снятых при пострижении.

- Не радостно, а горько видеть мне этот его подарок! - воскликнула она, не в силах снова бросить взгляд на послание, и, упав ничком, зарыдала. Дети вторили ей громким плачем.

А дайнагона, как он и предчувствовал, убили. Случилось это в том же году, в шестнадцатый день восьмой луны. О гибели его ходили разные слухи. Говорили, будто поднесли ему отравленное сакэ, но яд не подействовал, и тогда его столкнули с высокого, крутого обрыва, а внизу были воткнуты копья с раздвоенвыми концами. Поистине, подлое и страшное дело! Такого, кажется, и в старину не бывало!

Услышав, что дайнагона уже нет в живых, его супруга сказала:

- До сих пор я жила среди людей, потому что надеялась когда-нибудь снова на него поглядеть, чтобы он увидел меня, но теперь мне незачем более оставаться в миру! - И она удалилась в храм Бодай-ин, стала монахиней, возносила молитвы Будде, как предписывает устав, и молилась за упокой души дайнагона.

Госпожа эта, дочь Ацуката, правителя земли Ямасиро, была несравненной красавицей и любимой наложницей государя Го-Сиракава. А так как дайнагон Наритика тоже был самым преданным и любимым его вассалом, то Го-Сиракава и пожаловал ее ему в жены.

Младшие дети дайнагона собирали цветы, черпали священную воду и, украшая могилу, молились за упокой души отца.

Шло время, разные событья сменяли друг друга... Все быстротечно, все меняется в нашем мире, где сами небожители и те не избегнут "Пяти увяданий".

Тем временем жизнь ссыльных на острове Демонов держалась чудом, подобно капле росы на кончике травинки, и мгновенно готовы были они расстаться с нею. Но из поместья, принадлежавшего тестю Нарицунэ, постоянно слали ему еду и одежду. Благодаря этому держались и Сюнкан и Ясуёри.