- Подумайте хорошенько, прежде чем казнить дайнагона! Сколько предков его служили императорам; вот уж и он сам, первый в своем семействе достиг высокого звания дайнагона второго ранга. Ныне он любимейший вассал государя. Мыслимое ли дело вот так, в одночасье, зарубить его насмерть! Вполне достаточно выслать его за пределы столицы! Вспомните старинное предание: Сугавара Митидзанэ, оклеветанный министром Токихира, был сослан, как преступник, в Цукуси; Минамото Такаакира, оклеветанный Тада Мандзю, поверял свою скорбь облакам, плывущим над далекой землей Санъёдо; оба были ни в чем не повинны, однако обречены на изгнание... Так ошиблись мудрые государи, правившие в годы Энги и Анва. Даже в древности случалась такая несправедливость; что же говорить о нынешних временах? Сейчас тем более возможны ошибки! Ведь он уже взят под стражу, чего же вам опасаться? Недаром говорится: "Не тревожься, если недостаточно наказание; недостаточные заслуги - вот что должно внушать тревогу!" Не стану напоминать вам, что я, Сигэмори, женат на младшей сестре этого дайнагона, а Корэмори, мой сын, женат на его дочери. Не подумайте, что я веду эти речи из-за этого родства... Нет, я говорю это во имя моей страны, во имя государя, во имя нашего дома! Ведь с тех пор, как в древние времена, еще при императоре Сага, казнили Фудзивара Наканари, и вплоть до недавних годов Хогэн смертная казнь в нашей стране ни разу не совершалась. Двадцать пять государей сменилось на троне за эти века, но ни разу никого не казнили смертью. А в последнее время, когда покойный сёнагон Синдзэй пользовался столь большой властью при дворе, он первый стал казнить смертью. И еще приказал он выкопать из могилы тело Фудзивара Ёринага, чтобы самолично убедиться, он ли там похоронен. Я и тогда уже считал неправедными такие поступки! Недаром мудрецы древности учат: "Если казнить людей смертью, заговорщики в стране не переведутся!" И что же? Пословица подтвердилась: прошло всего два года, наступила эра Хэйдзи, и снова в мире возникла смута! И раскопали тогда могилу, в которой укрылся Синдзэй, отрубили ему голову и носили ее по улицам на всеобщее поругание! То, что совершил Синдзэй в год Хогэн, вскоре пало на него самого! Страх невольно охватывает душу, как подумаешь об этом! Уж так ли виноват дайнагон по сравнению с Синдзэем? Взвесьте же все хорошенько и действуйте осмотрительно! Вы достигли вершины славы. Большего, пожалуй, и желать невозможно. Но ведь хотелось бы, чтобы процветали также и дети и внуки наши! На них падет добро и зло, содеянное дедами и отцами. Верно говорится: "В дом, где творят добро, снизойдет благодать; в дом, где царит зло, обязательно войдет горе!" С какой стороны ни взглянуть, рубить голову дайнагону никак невозможно!

Так говорил князь Сигэмори, и Правитель-Инок, как видно, рассудив, что он прав, отказался от мысли в ту же ночь казнить дайнагона.

Затем князь Сигэмори вышел к главным воротам и, обратившись к самураям, сказал:

- Смотрите не вздумайте погубить дайнагона, даже если Правитель-Инок прикажет! В пылу гнева он бывает опрометчив, но потом сам же непременно пожалеет об этом. Если сотворите неправедное дело, пеняйте на себя!

Так сказал Сигэмори, и самураи задрожали от страха. И еще он добавил:

- Нынче утром Канэясу и Цунэтоо жестоко обошлись с дайнагоном. Как объяснить такое поведение? Знали ведь, что от меня это не скроешь, как же не убоялись? Таковы они все, мужланы!.. - И, оставив трепещущих Канэясу и Цунэтоо, князь Сигэмори возвратился в усадьбу. Между тем слуги дайнагона прибежали обратно в его усадьбу, что на пересеченье дорог Нака-микадо и Карасу-мару; узнав о случившемся, супруга дайнагона и все женщины в доме запричитали и заплакали в голос.

- Сюда уже высланы самураи! Мы слыхали, что и молодого господина, и младших детей - всех схватят... Скорее, скорее спасайтесь, бегите куда глаза глядят! - кричали слуги, и супруга дайнагона ответила:

- Дело не в том, грозит мне опасность или нет; зачем жить, когда случилось такое горе? Умереть вместе с мужем этой же ночью, как исчезает роса с рассветом, - вот единственное мое желание... Но больно и горько думать, что сегодня утром я в последний раз видела мужа и не знала об этом! - С этими словами она упала на землю и зарыдала.

Но вот разнеслась весть, что самураи уже неподалеку. Немыслимо было обрекать себя и детей на новый позор и горе, и потому госпожа села в карету вместе с детьми - восьмилетним сыном и десятилетней дочерью - и велела ехать, сама не зная куда. Надо было принять решение, и вот пустились они по дороге Омия на север и приехали к обители Унрин, в окрестностях горы Китаяма. Высадив мать с детьми вблизи монашеских келий, провожатые, в страхе за себя, поспешно простились и уехали.

Можно вообразить, что творилось на сердце у несчастной женщины, когда осталась она одна с малыми детьми, всеми покинутая в горестном своем одиночестве! Вечерело, и глядя, как постепенно заходит солнце, она думала о том, что этот день -- последний для дайнагона, и ей казалось, что и ее жизнь вот-вот оборвется...

В прежней ее усадьбе осталось множество слуг и служанок, но не нашлось никого, кто толком убрал бы вещи или хотя бы закрыл ворота. Множество лошадей стояло в конюшнях, но не было никого, кто задал бы им корм. Еще вчера у ворот ее дома теснились экипажи, в покоях толпились гости, забавлялись и веселились, плясали и развлекались. В целом свете ничто ее не страшило, люди при ней и слова-то громко сказать не смели... Ночь - и все изменилось, и воочию явилась ей истина: "Все, что цветет, неизбежно увянет!" Вот когда в полной мере поняла она слова, начертанные кистью Оэ-но Томоцуна: "Радость минует, приходит горе... "

Нарицунэ, старший сын дайнагона Наритика, в эту ночь дежурил во дворце государя Го-Сиракава; он еще не закончил службы, когда прибежали люди дайнагона, вызвали Нарицунэ и рассказали ему о том, что случилось. "Странно, почему же тесть мой сайсё ничего не сообщил мне?" - сказал Нарицунэ, но не успел он произнести эти слова, как явился гонец с посланием, возгласивший: "От господина сайсё!"

Этот сайсё был не кто иной, как князь Тайра Норимори, младший брат Правителя-Инока; его усадьба находилась возле Главных ворот в Рокухара, отчего и прозвали его "Сайсё у ворот". Нарицунэ был женат на его дочери.

"Правитель-Инок приказал немедленно доставить тебя на Восьмую Западную дорогу, в его палаты. С чего бы это?" - гласило послание тестя. Нарицунэ понял, что означает приказ, вызвал придворных дам и сказал им:

- Вчера вечером я заметил в городе какое-то беспокойство, но думал, что это из-за монахов, - уж не вздумали ли они нагрянуть в столицу... Нет, оказалось другое. Отца моего дайнагона сегодня ночью ждет казнь, а значит, и меня, Нарицунэ, наравне с ним сочтут виновным. Хотелось бы еще раз пройти во дворец и проститься с государем, но не смею, ибо на мне уже тяготит преступление!

Дамы сообщили государю эти известия. Тот были потрясен. "Вот что! - подумал он, сразу вспомнив слова посланца, переданные ему утром по поручению Правителя-Инока. - Значит, все тайные замыслы их открылись!"

- И все же пусть войдет! - приказал он, и Нарицунэ вошел.

Го-Сиракава молчал, на глазах у него блестели слезы. Нарицунэ тоже хранил молчание, изо всех сил стараясь сдержать рыдания. Однако это безмолвие не могло длиться вечно, и вскоре, закрыв лицо рукавом, Нарицунэ удалился в слезах. Долго-долго смотрел ему вслед государь.

- Горько и скверно жить в эпоху упадка! - сказал он. - Вот и все. Наверное, я больше никогда его не увижу! - И пролились драгоценные слезы...

Горевали и все придворные, цеплялись за рукава Нарицунэ, удерживали его за край одежды; не было ни одного человека, кто остался бы равнодушен.

Приехав в дом тестя, Нарицунэ увидел, что супруга его, которая была на сносях и к тому же нездорова, с сегодняшнего утра, когда случилось это несчастье, пребывала в таком расстройстве, что жизнь, казалось, вот-вот ее покинет. С того мига, как Нарицунэ выехал из дворца, слезы все время неудержимо текли у него из глаз, теперь же, увидев горе супруги, он и совсем упал духом.