- Начинай-ка, - сказал ей юноша, - у меня без застольной песни вино в глотку не лезет!
Кисэн налила вина и запела:
"Выпейте, выпейте
полную чашу вина -
Тысячелетия
ваша продлится весна,
Тысячелетия
будут у вас впереди:
Влаге живительной
рад был и ханьский У-ди.
Не оставляйте же,
выпейте это вино.
Сладкое, горькое ль -
пейте его все равно... "
- Прекрасно! - воскликнул юноша Ли, - спой еще!
И она снова запела:
"Твои дела разъединили нас,
Одна в постели я не сплю - дрожу!
Я без тебя тоскую каждый час,
Кому о чувствах горьких расскажу?
* * *
Луна взошла на небосклон,
Был ею Ли Тай-бо пленен.
Давно в живых поэта нет,
Зачем, луна, струишь ты свет!
* * *
Я не рано очнулась
от весеннего сна,
Плотный шелк занавесок
убрала от окна.
Распустились цветы,
ярко двор расцветив,
И застыли в них бабочки,
крылья сложив.
Густо ивы у скал
над рекой разрослись,
И зеленый покров
над потоком повис.
* * *
Седовласый рыбак
поселился у самой воды.
Говорит, что привольнее здесь,
что в горах, мол, тесней...
Быстро лодку спускай,
принимайся в отлив за труды,
Скоро станет вечерний прилив
все слышней и слышней.
Чи-гук-чхон, чи-гук-чхон,
оса-ва!..
Вот он лодку толкает,
упираясь ладонями в нос.
И плечо рыбака высоко над другим поднялось.
* * *
Не стану ловить тебя, белая чайка,
не улетай от меня.
Увы, государь от меня отвернулся,
лишь ты - утешенье мое.
Па белом коне с золотою уздечкой
среди цветов поскачу.
У пяти зеленеющих ив прекрасна
в пышном цветенье весна.
* * *
Среди молчаливых зеленых гор,
У хлопотливых лазурных вод,
В порывах свежего ветерка,
Под ярким светом вольной луны,
Все хвори и немочи миновав,
Спокойно до старости доживу.
* * *
Всем звездам Большой Медведицы
На тоску, на разлуку жалуюсь,
Только звезды не отвечают мне,
Встречу ль я моего любимого.
А рассвет все близится, близится,
Я в стихах изливаю жалобы.
Может, другом моим, утешителем
Станет утренняя звезда... "
После того как она пропела песни, гостям подали яства. Перед Ли поставили покосившийся столик с отломанными углами, на котором стояла миска лапши и лежали кусок хлеба, кусок говяжьей грудинки, жужуб и каштан. Ему подали почтительно, как министру, но он разобиделся и обеими ногами опрокинул столик. Все почувствовали себя неловко, но юноша разошелся, он размазал рукавом пролитое вино и стряхнул прямо на столик сидящим слева. Какой ужас! Все лицо правителя оказалось забрызганным. Правитель поморщился.
- До чего же отвратительны люди! Это из-за унбонца меня так оскорбили. Зачем я только послушался его?
Но тут заговорил Ли:
- Родители позаботились обо мне и обучили грамоте. Я славно попировал здесь, и с моей стороны было бы невежливо уйти просто так. Вы ничего не имеете против, если я по заданной рифме сочиню стихотворение?
Сидящие слева назвали рифму:
- Плоть - знак "ко", высокий - знак "ко".
Ему дали тушь и кисточку. Ли тотчас написал:
"В кубках точеных искрятся вина,
кровью людской отливая.
Множество яств на нефритовых блюдах -
это же плоть живая!
Капает воск со свечей горящих -
слезы народные льются,
Громкие песни звучат повсюду -
стоны людей раздаются!"
Сидящие слева прочитали стихотворение и принялись размышлять, а военачальник из Унбона только взглянул, как сразу догадался, в чем его смысл: "Прекрасное вино в золотых чашах - это кровь десяти тысяч людей, роскошные кушанья на нефритовых блюдах - это плоть тысячи людей, воск, капающий со свечей, - это слезы народа, а там, где громко распевают песни, громко ропщет народ".
"Критикует правление и печется о народе - это подозрительно. Некогда Чжоу-синьлан оказался первым среди тридцати шести надо бы и мне пораньше улизнуть", - решил он и сказал правителю:
- Завтра у меня день раздачи риса крестьянам. Я не могу больше веселиться с вами, мне нужно идти, - и ушел.
Тут слуга ревизора вынул ревизорский знак и, забарабанив в ворота, гаркнул:
- Прибыл тайный ревизор!
Вся управа всполошилась. Началась паника. Ломали хэгымы, флейты, перебили комунго и барабаны. Высокие чиновники, словно мыши, бросились врассыпную. Правитель Имсиля, пытаясь надеть шляпу вниз донышком, завопил:
- Кто заткнул отверстие в шляпе? - и как бешеный выскочил наружу. Правитель Чонджу в этой неразберихе уселся на лошадь задом наперед и заорал слуге:
- Куда девалась голова у лошади?.. А... наплевать, поехали быстрее!
Правитель Ёсана до того напугался, что схватил себя за чуб и принялся сам себя тузить.
- Ой, меня кто-то поймал, - кричал он. - Бежим скорей!
Поднялась страшная суматоха. Правитель Чоксона наложил в штаны, ведающий чинами упал в обморок, а уездные чиновники обмочились. Сам правитель Намвона затрясся от страха и, бормоча: "Того гляди, и у меня голова кругом пойдет. Мы тут все потонем в дерьме", - выскочил вон.
А тем временем ревизор отправил во дворец донесение, а намвонского правителя отстранил от службы. После этого он все в управе привел в порядок, разобрался в делах правления, а потом приказал привести узников, и прежде всего - главную преступницу Чхунхян.
Тюремщик привел Чхунхян. Она держалась за кангу и громко причитала:
- Я так просила молодого господина хоть сегодня подержать мне кангу, но он, видно, замерз и куда-то ушел. Сейчас будут решать, жить мне или умереть, а его нет. Не случилось ли с ним какой-нибудь беды? - И она опять заплакала в голос.
Стражник подошел к Чхунхян и сказал:
С сегодняшнего дня ты по приказу правителя поступаешь к нему в наложницы. Приготовься к этому!
- У меня брачный союз на сто лет с сыном прежнего правителя, - возразила ему Чхунхян, - я не подчинюсь его приказу!
Тогда к ней обратился ревизор:
- Гулящая девчонка, как говорится, "ива при дороге, цветок у ограды", а хочет быть целомудренной! Интересно, отчего это ты, подлая кисэн, поверила молодому господину и теперь хранишь ему верность. Станешь моей наложницей! И разговаривать нечего!
