— Ваше императорское величество, нашей заключенной больше нет. Ее не стало вчера вечером и сразу же, согласно вашему приказанию, она была похоронена во дворе того же равелина, в котором содержалась.

— Это хорошее известие, князь. Конечно, нельзя не сожалеть о так бессмысленно и во вред всем прожитой жизни, но все равно это человеческая жизнь. Надеюсь, обошлось без церковных обрядов и без исповеди?

— Как вы указали, государыня. Просто яма для захоронения была вырыта значительно глубже обычных могил. Комендант предупредил об этом солдат. Захоронение было сравнено с окружающей землей и заделано заподлицо с нею.

— Сколько человек было в команде, охранявшей злодейку?

— Ровно тридцать.

— И с них взята подписка о неразглашении?

— О, да, само собой разумеется.

— На всякий случай, князь, их следует навсегда оставить в гарнизоне крепости, разве что развести по разным равелинам.

— Будет исполнено в точности, государыня. Но у нас остается еще вопрос о свите покойницы. Продолжать ли их держать в крепости, где они занимают достаточно много места, или разослать по иным местам заключения?

— Пожалуй, нет, Александр Михайлович. Их следует отпустить.

— Как отпустить, ваше величество?

— Освободить из заключения и разрешить уехать на родину. Более того. Каждому следует выплатить двойное жалование с момента их ареста и, само собой разумеется, тоже взять подписку о неразглашении и о том, что они никогда ни под каким видом не приедут в Россию. В противном случае они снова окажутся в крепости. У них, вероятно, поизносилось платье?

— Да, оно находится не в лучшем виде.

— Вот видите. Значит, их надо еще снабдить одеждой и обувью согласно их положению. Одно дело камердинеры, другое — польские шляхтичи.

— Но ведь они конфедераты, государыня.

— Тем лучше. Они разнесут среди своих товарищей весть, что та, кого они считали дочерью императрицы Елизаветы Петровны, больше не существует. Обман очередной авантюристки станет невозможным.

— А как прикажете поступить с камеристкой Франциской фон Мешеде?

— Вы проверили ее дворянство?

— Оно неоспоримо. Ее родители живы.

— Это значит, что ей следует дать за то же время и тройной оклад, и весь оставшийся после ее госпожи гардероб. Надеюсь, там нет вещей, хотя бы как-то связанных с нашим царствующим домом.

— Все самым тщательнейшим образом проверено, государыня.

— Тем лучше. И чем скорее они покинут Россию, тем лучше.

— Но ведь им придется объяснить причину смерти их хозяйки.

— Чахотка. Камеристка была тому свидетельницей. К тому же эпилептические припадки.

— Очень схожие с теми, которые свели в могилу покойную государыню Елизавету Цетровну.

— Глупости! Никакого сходства быть не могло! Да, и у нас еще остается граф Орлов. Постарайтесь, князь, это проделать со всевозможными предосторожностями. Алексею Орлову надо дать понять, что его присутствие в столице нежелательно. Вместе со всеми его братьями. Можно было бы об этом сказать главе их семейства Ивану Григорьевичу, но я не хочу вступать в ненужные объяснения. Просто Орловы должны оставаться в Москве. Кстати, там они смогут дать волю своим простонародным вкусам и пристрастиям.

— Но, ваше величество, граф Алексей Григорьевич состоит на службе.

— Скажем, состоял. После смерти похищенной женщины в нем не осталось нужды, и он давно заслужил спокойный отдых. К тому же его постоянные перепалки с Григорием Александровичем не украшают нашего двора и сильно волнуют Григория Александровича. Этому давно надо положить конец. Хорошо было бы, если бы он сам понял эту неизбежность. Вот только — только пусть за графом Алексеем Григорьевичем московский обер-полицмейстер установит негласный надзор. Его энергия и фантазия слишком опасны для спокойствия государства.

— Принимай, хозяин, гостей! Слышь, Алексей Григорьевич?

— Никак Василий Иванович! Глазам своим не верю. Ты-то, наш пиит, почему в Москве оказался? Тебе чем новая столица не угодила? Я думал, прижился ты там: и в Вольном Экономическом обществе первая персона, и в масонской ложе не на последнем месте, и на театре твои пиесы. А уж о журналах и говорить нечего — только твоих сочинений читатели и ждали. Сколько лет назад ты туда переехал?

— Шесть лет. Я в Петербург, а ты, хозяин дорогой, на флот. Едва-едва не разминулись.

— Да и государыне ты ко двору пришелся.

— Э, Алексей Григорьевич, перестань. Сам знаешь, новый комедийный акт играться в Петербурге начал. Так уж лучше я вместе с друзьями останусь. Где я еще таких богатырей сыщу, кто над моими придумками так смеяться станет?

— Ты что, всерьез?

— Еще как всерьез. Пожаловали меня в бригадиры да в главные члены Мастерской и Оружейной палаты. Теперь уже москвич по полной форме. Хошь не хошь, хозяин, придется тебе гостя терпеть. Приглашать не станешь, сам ездить буду.

— Тебя да не звать, Василий Иванович! Всегда был ты и будешь у нас первейшим гостем. А с масонами как же? Отошел ты от них?

— Боже избави! Как ты такое подумать мог. Я уж с Московским кружком близко сошелся, да и сам знаешь, Николай Иванович Новиков для меня не чужой человек. Да и ко мне, друг дорогой, милости прошу, двери всегда настежь. Моя Татьяна Васильевна кланяться тебе да братцам твоим велела. По-прежнему вас любит да потчевать хочет.

— Ничего не скажешь, хозяйка у тебя отменная.

— Что ж своей не заведешь? По летам в самый бы раз. Гляди, не опоздай!