— Как государыня?
— Ступай, ступай, Алексей Григорьевич. Обо мне не думай. В порядке я. Сейчас вставать стану.
— Как вставать?
— Идите, идите, Алексей Григорьевич. Неровен час император с пожару вернется — быть беде.
— Ушел? Одевай меня, Катерина Ивановна, да в парадное платье, чтоб к столу выйти.
— Сил-то станет, государыня?
— Уж коли с родами вовремя управилась, и тут справлюсь.
— Ой, никак государь император по переходу ботфортами гремит. Что это так скоро-то?
— Дай-ка к двери стану, о косяк обопрусь, чтоб не заслабнуть. Рада вас видеть в своих покоях, ваше императорское величество!
— Вы на ногах? И даже вышли мне навстречу? Может, окажете честь и отобедать за общим столом?
— Можно и отобедать, если вам это угодно, сир.
— А мне, по совести сказать, шепнули…
— Что же вам донесли?
— Видно, глупость, раз вы на ногах. А в покоях у вас что?
— А что должно в них быть?
— Вы не будете возражать, если я по ним пройдусь?
— Вы окажете мне честь, сир.
— Вот что действительно странно — ваша любезность.
— Может быть, она от недоумения перед вашим неожиданным вниманием. Удивительно, что вы, сир, вообще нашли дорогу к моим покоям.
— Так вот, мне сказали, что сюда слишком хорошо знают дорогу другие и что моя супруга явно неравнодушна к прелестям молодых офицеров.
— Вы оскорбляете меня, ваше императорское величество!
— Оскорбляю? В таком случае, позвольте спросить, откуда пошел слух, что вы беременны и вам пора родить?
— Какая глупость!
— Э, нет! Дыма без огня не бывает. Кстати, вы знаете, откуда я вернулся?
— Судя по закопченным ботфортам и грязным рукавам, с пожара.
— Вот именно. Причем с пожара дома вашего камердинера Василия Шкурина. Ему очень не повезло. Дом занялся как свеча и, несмотря на все наши усилия, сгорел до тла. Вам придется помочь бедному погорельцу деньгами.
— Да, это настоящее несчастье. К тому же у него жена, дети.
— На его счастье, на то время их дома не было. Зато утварь погибла вся. Он сам замешкался с приездом.
— Это понятно, он ехал из дворца и даже не знал, имеет ли пожар в той стороне отношение именно к нему.
— Тем не менее никакого особенного отчаяния я у него не приметил.
— Каждый переживает свое несчастие по-своему, сир.
— А ему еще досталось пережить его на четверг Пасхальной недели, которую так чтут здешние православные.
— Это ваши подданные, сир.
ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
Наконец наступил праздник Святыя Пасхи… К торжеству сему деланы были в Петербурге во всем приуготовления великие. Но нигде так сие приметно не было, как во дворце. Государю неотменно хотелось перейтить к оному в большой новопостроенный дом свой… Оставался наконец один луг перед дворцом неочищенным и так загроможденным, что не могло быть ко дворцу и приезду, то не знали, что с ним делать и как успеть очистить его в столь короткое, оставшееся уже до праздника время.
Луг сей был великий и преобширный, лежавший перед дворцом и Адмиралтейством и простиравшийся поперек почти до самой Мойки, а вдоль от Миллионной до Исаакиевской церкви. Все сие обширное место… загорождено было сплошь премножеством хибарок, избушек, шалашей и сарайчиков, в которых жили все те мастеровые, которые строили Зимний дворец, и где заготовляемы были и материалы. Кроме сего во многих местах лежали целые горы и бугры щеп, мусора, кирпича и половинок, щебня, камня и прочего всякого вздора…
Генерал мой надоумил и доложил государю: не пожертвовать ли всем сим дрязгом всем петербургским жителям, и не угодно ли ему будет повелеть чрез полицию свою публиковать, чтоб всякий, кто только хочет, шел и брал себе безданно, беспошлинно, все, что тут есть: доски, обрубки, щепы, каменья, кирпичья и все прочее.
Весь Петербург власно как взбеленился в один миг от того. Со всех сторон и изо всех улиц бежали и ехали целые тысячи народа. Всякий спешил и, желая захватить что-нибудь получше, бежал без ума, без памяти и, добежав, кромсал, рвал и тащил, что ни попадалось ему прежде всего в руки, и спешил относить или отвозить в дом свой и опять возвращаться скорее. Шум, крик, вопль, всеобщая радость и восклицания наполняли воздух весь тогда. И все сие представляло в сей день редкое, необыкновенное и такое зрелище, которым довольно налюбоваться и навеселиться было не можно. Сам государь не мог довольно нахохотаться, смотря на оное: ибо было сие перед двумя дворцами — старым и новым, и все в превеликой радости, волокли, везли и тащили добычи свои мимо оных. И что ж? Не успело истино пройтить несколько часов, как от всего несметного множества хижин, лачужек, хибарок и шалашей не осталось ни одного бревнышка, ни одного отрубочка и ни единой дощечки, а к вечеру как не бывало и всех щеп, мусора и другого дрязга… Все было свезено и счищено.
«Жизнь и приключения Андрея Болотова. 1738–1793». Год 1762
ПЕТЕРБУРГ
Императорский дворец на Мойке
Петр III, Екатерина II, герцог Георг Голштинский, М. Н. Волконский, А. С. Строганов, генерал-адъютант А. В. Гудович
— Александр Сергеевич, могли бы вы себе представить такой парадный обед в честь врагов российской армии, более того — в честь возвращения врагу всех завоеваний нашей короны? Мне это кажется дурным сном.
— Государыня, всем были известны восторженные отзывы императора по поводу короля Фридриха и всей его военной системы.
— Само собой разумеется. Но ведь сейчас государь выступает в роли русского императора, должен представлять российские интересы, а между тем он стал совершенно игнорировать даже русский язык. Я понимаю его трудности и сама делаю множество ошибок, но царствующей особе необходимо делать над собой хоть малейшее усилие. Вы знаете, что даже на плацу он делает выговоры офицерам и обращается к солдатам в строю только на чужом языке?
— Но я думаю, офицеры тотчас переводят команды и отзывы.
— Переводят! Но в результате солдаты теряют чувство места и времени: кого они защищают и почему держат в руках оружие. В своем сознании они могут превратиться в наемников, к тому же очень плохо оплачиваемых. Государь просто не понимает, что такое русский патриотизм — ему знаком только прусский. Вы посмотрите, он сел во главе стола вместе с прусским министром!
— Действительно, все устроено как подлинное торжество: и пышность сервировки, и непрерывная пальба из пушек.
— На радостях от того, что Россия лишилась всех своих завоеваний, которые стоили ей стольких человеческих жизней.
— Ваше императорское величество, император произносит тост!
— Господа, я предлагаю тост за три важнейших для истории Европы обстоятельства: за здоровье императорской фамилии — новой императорской фамилии, за здоровье его величества, моего друга и учителя, короля Пруссии Фридриха, и за заключение между нашими державами вечного согласия и мира! Я долго ждал этой благословенной минуты и с тем большей радостью приветствую ее. Виват!
— Нет, от этого пушечного грохота можно оглохнуть. Вы чувствуете, Александр Сергеевич, этот омерзительный запах пороха — он дошел и сюда.
— Императрица! Я не в первый раз обращаюсь к вам, но вы не разделяете общей радости. Вас больше занимает ваш собеседник. И тем не менее по регламенту вы обязаны произнести тост.
— Я поднимаю его за императорскую фамилию. Виват!
— Гудович, вы обратили внимание, она осмелилась произнести этот тост сидя. Вы немедленно зададите ей вопрос, на каком основании она не сочла возможным встать, как это сделал я. Поторопитесь, Гудович! Она положительно хочет отравить мне торжество.
— Ваше императорское величество, государь император приказал мне осведомиться, по какой причине ваш тост был произнесен вами сидя. Государь император очень раздражен.
— Вы можете передать императору, что иначе я и не могла поступить. Императорская фамилия состоит из императора, великого князя и меня. Для чего же я стала бы произносить тост за самою себя стоя? Это было бы смешно и претенциозно.
